Джоан Виндж - Псион

— Почти закончили. — Охранник поднялся и размял затекшие мышцы, в его руке блеснул раскаленный прут. — Я должен быть наготове. Ваши кадры не очень-то любят гнуть спину. Что это за новенький — очередной рекрут? — Он хохотнул.

— Для них эта работа — каникулы, — отозвался Кильхода. — Что до этого… Эта крыса думала, что сможет улизнуть. — Он встряхнул меня за плечо. — Попался в порту.

Краем глаза я видел, как каторжники посмотрели на меня. Кильхода намеренно говорил так, чтобы они услышали. Синие лица уставились на меня — я и забыл, как они выглядят.

— Да что вы! Как же ему удалось бежать?

— А, долгая история, к тому же до конца там не все ясно. Он исчез. Но рано или поздно они все попадаются, если не дохнут или не замерзают.

— Ну а двадцать плетей могут убедить кого угодно не пытаться вновь. — Охранник красноречиво посмотрел на меня, хлестнув прутом воздух.

Как же я мог быть таким идиотом!.. Охранник отошел в сторону, подгоняя каторжников к задней части снегохода с остатками оборудования. Со стуком открылась дверь. Кильхода толкнул меня к ней, я залез в машину и устроился на заднем сиденье. Там было тесно, я не мог вытянуть ноги. Кильхода грубо отпихнул меня к иллюминатору и опустился рядом, охранник сел спереди. Каторжник-водитель обернулся и поглядел на меня, прежде чем завести снегоход. Я смотрел на проносящиеся снежные просторы и чувствовал себя так, словно проглотил камень.

Круглый идиот… Двадцать плетей! Господи, сколько это? Все пальцы на руках и ногах… Но я же не пытался бежать! Я добровольно пришел, чтобы сообщить им об опасности. Я же на их стороне — они должны понимать это. Они не станут наказывать меня, когда до них дойдет, что я для них сделал. Я повернулся на сиденье:

— Послушайте, Кильхода…

Глава 17

Мне не поверили. Кильхода привел меня в Управление шахты; стоя на роскошном белоснежном ковре, я рассказал им абсолютно все, что знал. Они внимательно выслушали, а потом стали смеяться. Джоральмен не мог заступиться — от Кильходы я узнал, что он в городе, отдыхает. Директора шахт сказали, что я трусливый лгун, попавшая в капкан крыса, спасающая свою шкуру, и что никакое мое действие не может изменить это их мнение. Управляющий распорядился, чтобы меня подвергли наказанию.

Неожиданно вмешался Кильхода:

— Сэр, я думаю, вы захотите узнать, что перед вами тот самый каторжник, благодаря которому была спасена жизнь главного специалиста по закупкам Джоральмена. Может, стоит подождать, пока он вернется. — Он остановился в нерешительности.

Лицо директора потемнело.

— Он? Вы хотите сказать, это именно он? Псион, который читает мысли? — Его захлестнул страх. — О чем вы думали, когда выставили нас перед ним?! Уберите его немедленно! И добавьте к наказанию еще дюжину плетей за то, что отнял у нас столько времени.

И вот в сопровождении двух охранников я шел через двор главного здания Управления шахт. Сияние снега слепило глаза; и я думал, что не смогу дойти туда, где собрались остальные каторжники. Во двор вывели всех дрожащих синекожих, их вытащили из ада, чтобы они поглядели, что произойдет со мной. Чтобы никто из них никогда не пытался бежать, как я. (Но ведь и я не пытался.) Я смотрел на лица каторжников, похожие на синие бусинки, нанизанные на одну нить. Неожиданно мне вспомнился Мика — он наверняка стоит в общем строю и думает, что я соврал ему, когда сказал, что не собираюсь бежать. Почему-то я расстроился, как будто это имело какое-нибудь значение. Я не мог найти его лучом сознания; глазами искать его лицо среди остальных я избегал. К тому же сверкающий снег резал глаза, я перестал думать и что-нибудь чувствовать…

Меня подвели к серому металлическому возвышению. Я отшатнулся, но мои руки закрепили над головой — гладкий ледяной металл обжег кожу. Я чувствовал во рту отвратительно горький вкус страха. Рубашку на спине разодрали; меня била дрожь.

Я слышал чей-то голос, произносящий бессмысленные слова. Боковым зрением я видел охранника с раскаленным прутом. Я вспомнил свои ощущения при одном полном ударе — там, в чреве шахты, когда охранник решил вразумить меня. Я попытался уверить себя, что это не может быть в двадцать раз больше. Плюс еще дюжина за то, что считался человеком. Мучительно припоминая счет, я надеялся, что, зная конечную цифру, буду легче переносить то, что мне предстоит, и молился о том, чтобы счет оказался правильным.

— Начинайте!

Прут запел на высокой ноте, рассекая воздух, и, обрушившись на мою спину, издал щелчок. Ослепляющая боль, как от кипящего масла, обожгла спину. Я попытался произнести «один», но зубы судорожно сжались, дыхание прервалось.

Затем наступило «два», когда я старался раствориться щекой в ледяном металле, и оставило вторую огненную полосу на спине. Звук рвался из моего горла, я с трудом подавил его. Третья песня прута — мой желудок сжался и наступило «три».

Я прикусил губу, не замечая, что оттуда струится кровь. Опять, и это было «пять», нет, наверное, кажется, «четыре семь»? Я не мог считать по пальцам — они были сжаты в кулаки. Еще и еще раз — я не мог больше надеяться на свое мужество, еще — и мне стало все равно. Я вдавил лицо в ледяной металл и заорал — единственный способ облегчить страдания. Я должен был им позволить добить меня до конца, пока я не перестал чувствовать боль. Я повис на оковах, и они в кровь разодрали мои руки острыми концами. Но это было не самое страшное. Мне довелось узнать, что значит «сгорать заживо». Меня вот-вот вырвет… Я думал, что смогу вынести боль, но она переполнила все мыслимые пределы терпения. Вся жизнь вытянулась в бесконечную петлю, без начала и конца, и я должен был прочувствовать все каждой клеточкой, от и до…

Наконец все закончилось. Меня расковали и оттащили в сторону. Я слышал голос, умоляющий палачей остановиться: этот голос не мог принадлежать мне. Мои ноги обмякли и отказались служить.

Меня унесли. Я чувствовал тупую тошноту и страх, когда меня проносили вдоль ряда синих лиц. Однако все это было далеко, как звезды в зеркале. Затем я почувствовал, как мое лицо уткнулось во что-то гладкое — я лежал на животе на кровати. Ноги приковали к ее краю. И оставили одного в маленькой пустой комнате. Какая-то часть меня еще не осознавала, что происходит, и издавала захлебывающиеся всхлипывающие звуки где-то в глубине горла…

Я долго лежал, придавленный болью, и слышал только свой изувеченный голос.

Наконец и эти звуки ушли. Краем сознания я понимал, где нахожусь — в лазарете, в палате для каторжников. Меня радовало, что никого рядом нет, поскольку я ненавидел всех в этой проклятой вселенной.