Питер Уоттс - Ложная слепота

— Болтуны живут в спринте. До смерти.

— Возможно, они рождаются заряженными АТФ и расходуют его на протяжении всей жизни.

— И сколько им отведено?

— Хороший вопрос, — признал он. — Живи быстро, умри молодым. Если они экономят энергию и большую часть времени отсыпаются — кто знает?

— Хм.

Развернувшегося болтуна снесло воздушным потоком к стене. Существо оттолкнулось от нее одним протянутым щупальцем; остальные продолжали гипнотически развеваться.

Я вспомнил другие щупальца, не столь нежные.

— Мы с Амандой загнали одного в толпу. Его…

Каннингем вернулся к пробам.

— Я видел запись.

— Они его растерзали. — Угу.

— Есть догадки — почему? Он пожал плечами.

— Бейтс полагает, там, внизу, может идти что-то вроде гражданской войны.

— А ты что думаешь?

— Не знаю. Может, и так, а может, болтуны снимаются ритуальным каннибализмом, или… они инопланетяне, Китон. Чего ты от меня хочешь?

— Но они не инопланетяне на самом-то деле. По крайней мере, не разумные. Война подразумевает разум.

— Муравьи воюют постоянно. Это ничего не доказывает, кроме того, что они живые.

— А болтуны вообще живые? — спросил я.

— Что за странный вопрос?

— Ты считаешь, что «Роршах» выращивает их, будто на конвейере. Ты не можешь найти генов. Может, это просто биомеханические роботы.

— Это и есть жизнь, Китон. Ты сам такой. — Новая доза никотина, новый шквал чисел, новая проба. — Жизнь — не «или/или». Она — вопрос уровня.

— Я спрашиваю о другом, они вообще естественного происхождения? Они не могут быть искусственно созданы?

— А термитник — искусственный? Бобровая плотина? Звездолет? Конечно. Созданы ли они естественным образом сложившимися организмами согласно их природе? Да. Ну, так скажи мне, как хоть что-нибудь во всей огромной мультивселенной может быть противоестественным?

Я попытался сдержать раздражение.

— Ты понимаешь, что я хочу сказать.

— Бессмысленный допрос: Вытряси двадцатый век из ушей.

Я сдался. Пару секунд спустя Каннингем осознал. I что я молчу. Его сознание покинуло механические придатки и выглянуло из плотских глаз, словно в поисках загадочным образом смолкшего комара.

— Да что ты до меня докопался? — спросил я. Дурацкий вопрос, очевидный. Недостойно настоящего синтета вести себя настолько… настолько прямолинейно. С мертвого лица сверкнули глаза.

— Обработка информации без осознания. Такая у тебя работа, не так ли?

— Это чудовищное упрощение.

— Ммм… — Каинингем кивнул. — Тогда почему ты явно не в силах осознать, насколько бессмысленно заглядывать нам через плечо и слать депеши домой?

— Кто-то должен поддерживать связь с Землей.

— Семь месяцев в одну сторону. Недурной период общения.

— Тем не менее.

— Мы здесь одни, Китон. Ты один. Игра закончится задолго до того, как наши хозяева узнают, что она началась. — Он глотнул дыма. — А может, и нет. Может, ты общаешься с кем-то поближе, а? Так? Тебе шлет инструкции четвертая волна?

— Четвертой волны нет. Во всяком случае, мне о ней ничего не говорили.

— Скорей всего, нет. Они же не станут рисковать своими шкурами, верно? Слишком опасно даже держаться в стороне и наблюдать издалека. Потому нас и построили.

— Мы создали себя сами. Никто не заставлял тебя проходить перепланировку.

— Нет, перепланироваться меня никто не заставлял. Я мог позволить вырезать себе мозги и улететь на Небеса, верно? Вот и весь наш выбор. Мы можем быть совершено бесполезны или посоревноваться с вампирами, конструктами и ИскИнами. Может, ты мне расскажешь, как это сделать, не превратившись в полного… полного уродца.

Столько выражения в голосе. И ничего на лице. Я промолчал.

— Видишь, что я имею в виду? Не понимаешь. — Он выдавил сухую усмешку. — Так что я буду отвечать на твои вопросы. Я отложу работу и стану водить тебя на помочах, так сказал Сарасти. Полагаю, выдающийся вампирский интеллект видит осмысленную причину потворствовать твоему нескончаемому тявканью, а оно у нас начальник, так что я подчиняюсь. Правда я не настолько умен, поэтому прости меня, по мне это кажется слегка низкопробным.

— Я просто…

— Ты просто делаешь свою работу. Знаю. Но мне не нравится, когда мной вертят, Китон. А твоя работа именно в этом.

Еще дома, на Земле, Роберт Каннингем едва скрывал свое презрение к бортовому комиссару. Оно было очевидно даже для топологически слепых.

Мне всегда было тяжело обрабатывать биолога. Даже не из-за его невыразительной физиономии. Порою в его графах не отражались и более глубокие движения души. Возможно, он сознательно подавлял их, оскорбленный присутствием в команде стукача.

Прямо скажем, я не в первый раз сталкивался с подобной реакцией. Мое присутствие в какой-то мере оскорбляло всех. О, ко мне хорошо относились — или думали, что относятся. Терпели мою навязчивость, помогали, выдавали куда больше, чем думали сами.

Но за грубоватым дружелюбием Шпинделя, за терпеливыми разъяснениями Джеймс не было настоящего уважения. С чего бы? Они стояли на передовом краю науки, на сверкающей вершине, покоренной гоминидами. Им доверили судьбу мира. А я служил лишь баюном для слабых мыслью. И даже в том терялась нужда по мере того, как Земля уплывала все дальше. Балласт. Ничего не поделаешь. Нечего и терзаться.

И все же… Шпиндель лишь наполовину шутил, когда обозвал меня «комиссаром». Каннингем доверился ярлыку без всяких шуток. И хотя я за долгие годы встречал немало подобных ему — тех, кто пытался скрыться от моего взгляда, — Каннингем первым в этом преуспел.

Я пытался выстроить отношения с ним на протяжении всей подготовки, искал недостающие элементы. Как-то раз наблюдая, как он работает на хирургическом симуляторе, упражняется на самоновейшем интерфейсе, распростёршим его сквозь стены и провода. Биолог оттачивал мастерство на гипотетическом инопланетянине, которого ради тренировки соорудил компьютер. Из патрона над головой лапами чудовищного паука торчали датчики и суставчатые манипуляторы — будто одержимые, они кружились и плели сети вокруг полувероятной голографической твари. Собственное тело Каннингема лишь слегка вздрагивало, и колыхалась в уголке губ сигарета.

Я ждал, пока он сделает перерыв. В конце концов, его плечи слегка расслабились. Протезные конечности обвисли.

— Так… — Я постучал по виску. — Зачем ты это сделал?

Он не обернулся. Датчики над секционным столом развернулись, глядя на нас отрубленными рачьими глазами. Там сейчас сосредоточилось внимание Каннингема, а не в пропитавшемся никотином теле передо мной. То были его глаза, или язык, или какие там еще невообразимые ублюдочные чувства он использовал для анализа данных. Датчики целились в меня, в нас — и если у Роберта Каннингема еще осталось что-то, похожее на зрение, он смотрел на себя глазами, вынесенными на два метра из черепа.