Роман Злотников - Пришельцы. Земля завоеванная (сборник)

Мы не знаем точного механизма, но дедукция говорит, что все было именно так.

Как компьютерный вирус, чужая информация прописывала себя в ДНК. Как сифилис, распространяла себя дальше – через кровь, через секс, через взаимодействие наших тел.

Прекрасные юноши прошли по миру и посеяли свои змеиные семена – в России и в Мексике, в Японии и во Франции. Семена нельзя было выкорчевать, потому что они были посеяны в нас самих. В женщин. Все всегда возвращается и становится шерше ля фам.

И зверь, на котором восседает блудница: «был, и нет его, и выйдет из бездны, и пойдет в погибель».

Мы не поняли, что нас захватывают, даже когда у них начали рождаться первые дети. Наши дети. В самом начале они все еще были почти полностью нами. И разве что самую чуточку – уже ими.

И воды, на которых сидит блудница: «суть люди и народы, и племена и языки».

<ДЖИЛЛ89>

Джек плакал редко и только от счастья.

Он никак не выказывал своей боли, когда у него нарывал зуб или когда их сенбернара Бадди сбил пьяный водитель, даже когда умирала от рака его мама – Джек молча сжимал зубы, каменел лицом и делал, что надо.

Но когда Джилл сказала «да» и надела на палец его кольцо, когда они остались вдвоем в первую ночь после свадьбы, когда она сказала ему, что беременна, – он плакал навзрыд. Вот и сейчас, склонившись над маленькой кроваткой, он тихо и светло рыдал, вытирая слезы, чтобы они не падали на мягкое покрывало их новорожденного сына.

– Он такой красивый, – прошептал Джек и поцеловал Джилл в лоб. – Спасибо тебе, спасибо, любимая.

Джилл улыбнулась. Она очень устала после родов, и никакого особенного умиления пока не испытывала.

– Езжай домой, поспи, – сказала она мужу. – Ты был большой молодец, здорово мне помог. Слушай, извини, что я тебе по морде дала… Больно было так, что крыша ехала, а ты все спрашивал что-то, никак не отставал.

Джек улыбнулся, потер челюсть.

– Для девчонки твоей комплекции у тебя отличный хук справа. А спрашивал я, не принести ли тебе водички со льдом. А ты всё не отвечала.

Джилл пожала плечами в притворном смущении. Джек рассмеялся и снова поцеловал ее.

– Ладно, поеду, – сказал он. – Ты отдыхай, скоро к тебе начнут медсестры с кормлением приставать. Ты решила или колеблешься?

– Смесь, конечно, смесь, – покачала головой Джилл. – Грудью никто давно не кормит, да у меня и не получится. К тому же бутылочку и ты ему дать сможешь, не все мне ночью скакать.

– О'кей, как скажешь, – сказал Джек устало, взглянул в колыбель и снова вытер глаза. – Молодцы мы сегодня. Особенно ты, любимая. Отдыхай.

И он ушел. Джилл смотрела в темное окно, в ночь над Бостоном, а в голове все вертелось:

Идут на горку Джек и Джилл,Несут в руках ведерки…Свалился Джек и лоб разбил,A Джилл слетела с горки…

Она сама не заметила, как уснула, а когда проснулась, отдохнувшая, ей сказали, что медсестра дважды забирала маленького Сэма на кормление, но он не проглотил ни капли молочной смеси.

Весь день младенец отказывался брать соску. Он вертел маленькой головой, жмурился, не плакал, но к вечеру стал очень бледным.

– Мы не можем вас выписать, пока не решится вопрос с кормлением, – сказала медсестра. – Вы точно не хотите попробовать грудью?

– Если он не начнет сосать в ближайшие пару часов, будем ставить капельницу, – сказал врач. – Раз другого выбора у нас нет.

Они ушли, все ушли, а Джилл сидела в кровати, дрожа, и смотрела в маленькое личико. Крохотная ручонка торчала из-под покрывала, запястье было чуть толще ее большого пальца.

– Что же ты делаешь? – спросила Джилл со слезами. – Сэм, сыночек, ну как же так?

Младенец открыл глаза и посмотрел прямо на нее. Это не был рассеянный, рассредоточенный взгляд новорожденного. Сэм смотрел собранно, требовательно, пронзительно.

Джилл ахнула и осела на кровать, и разрыдалась, потому что этот взгляд был, как поплавок на воде – она потянула удочку и вспомнила красивого темноглазого парня, много лет назад встреченного в библиотеке университета, и их странный, неспешный разговор, исполненный потаенных смыслов.

Том, его звали Том.

Джилл было двадцать лет, она смущалась, разговаривая с мужчинами, и была в себе очень неуверенна. Страсть накрыла ее темным горячим покрывалом, они долго целовались в темном проходе между «палеонтологией» и «папье-маше», а потом катались по полу и она старалась не кричать – потому что если не привлекать внимания, никто и не придет, ни за динозаврами, ни за поделками из бумаги.

– Все изменится, – говорил Том, – изменится навсегда. Когда-нибудь ты посмотришь в глаза своего ребенка и поймешь…

Джилл впивалась ногтями в его плечи, а он как и не чувствовал.

И все изменилось – Том исчез, а Джилл переболела их внезапной страстью, как тяжелым гриппом, провалявшись в кровати пару дней и принимая аспирин. А потом она выздоровела – и как будто вышла из скорлупы, всю жизнь ее сковывавшей. Она нашла себя, и свой путь в жизни, и свою сексуальность – парни ей с тех пор проходу не давали. Здорово она с ними повеселилась, а потом встретила Джека, родила Сэма… И теперь он смотрел на нее так, что она обмирала, и хотелось взять его и выбросить в окно.

Но помимо неестественного, очень страшного в младенце двадцати часов от роду, разумного понимания, во взгляде ее сына было и другое. Была огромная любовь, и доверие, и нежность. И как будто он ее о чем-то просил.

Джилл кивнула, вытерла слезы, подняла Сэма из кроватки и дала ему грудь.

– Ну конечно же, я сама выкормлю своего ребенка, – говорила она наутро медсестрам и Джеку, когда он забирал ее сумку и дарил всем цветы перед выпиской. – Это в шестидесятых-семидесятых никто грудью не кормил, все с бутылочками бегали. Возможно, от этого и вся моя куча проблем в отношениях с матерью. У нас с Сэмом такого не будет, да, сынок?

«Только не открывай глаза и не смотри на них до поры до времени, – думала Джилл. – Они не поймут, они испугаются. Не смотри!»

Сытый и довольный, Сэм и не думал открывать глаза. Он сладко спал.

</ДЖИЛЛ89 >

Тела не-людей не удалось сохранить для сложных исследований, за исключением десятка препаратов тканей, которые додумались сразу поместить в жидкий азот. Тела разлагались даже при низких температурах, даже в морозилке – и вскоре от них не осталось вообще ничего, кроме мутных багровых луж и архивных папок с описаниями и фотографиями.