Замешательство - Ричард Пауэрс
Мой следующий слайд был чем-то вроде спектакля: цифровая симуляция того, как могла бы выглядеть та же самая экзопланета, если на нее посмотрит «Искатель». Зал ахнул, как будто Конгресс сказал: «Да будет свет!», и Вселенная подчинилась. Я отметил, что такая хорошая фотография со всеми сопутствующими данными покажет, есть ли на планете жизнь. В завершение презентации я показал рисунок Робби и процитировал Сагана: «Смелостью наших вопросов и глубиной ответов мы можем придать значимость нашему миру»[18].
Затем я приготовился к вопросам, которым смелости явно не хватало. Представитель из Западного Техаса вышел на стрельбище.
– Могут ли ваши атмосферные модели определить разницу между миром с интересной жизнью и миром, в котором нет ничего, кроме микробов?
Я сказал, что далекая планета, населенная бактериями, могла бы стать самым интересным открытием за всю историю человечества.
– Вы сумеете определить, есть ли на планете разумная жизнь?
За двадцать секунд я попытался объяснить, как это можно сделать.
– И каковы шансы?
Я хотел подстраховаться, но это бы не помогло.
– Вероятность оценивается невысоко.
Ответом было безграничное разочарование. Другой конгрессмен спросил:
– Если «Следующее поколение» однажды запустят, вы сможете выполнить свою работу с его помощью?
Я объяснил, почему даже этого великолепного прибора будет недостаточно, чтобы непосредственно изучать атмосферу. Престарелый конгрессмен из Монтаны сгреб два телескопа в одну кучу.
– А если все эти дорогие игрушки скажут нам, что самые интересные существа во всей Вселенной могли бы лучше использовать свои миллиарды долларов прямо здесь, на самой интересной планете?
Тогда я понял, почему эти люди хотели уничтожить проект. Перерасход средств был всего лишь предлогом. Правящая партия выступила бы против «Искателя», даже окажись он бесплатным. Поиск экзопланет был заговором глобалистов, и он заслужил, чтобы с ним обошлись как с Вавилонской башней. Если бы мы, представители научной элиты, обнаружили жизнь повсюду во Вселенной, это бы почти не повлияло на особые отношения человечества с Богом.
Я сошел с кафедры, чувствуя себя дерьмово. Пробираясь обратно на свое место – мир вокруг меня сжимался, как зрачок, а в ушах звенело, – я услышал, как мой сын воскликнул:
– Папа! Это было здорово!
Я закрыл лицо руками.
Потом мы задержались в коридоре перед залом. Я с похоронным настроением обозревал поле боя вместе с соратниками. Некоторые все еще были настроены оптимистично. Другие утратили надежду. Какой-то альфа из Беркли без околичностей предположил, что я мог бы добиться большего, если бы упирал на статистику, а не на детские художества. И все же одна из величайших охотников за планетами суетилась вокруг Робби, пока тот не покраснел.
– Ты такой красивый! – сказала ему эта женщина, а потом прибавила, обращаясь ко мне: – Вам повезло. Я все никак не пойму, почему мои мальчики любят «Звездные войны» больше, чем звезды.
Мы шли по авеню Независимости. Робби взял меня за руку.
– По-моему, пап, ты отлично справился. А сам как думаешь?
Мои мысли не годились для юных ушей.
– Люди, Робби.
– Люди, – согласился он и улыбнулся в ответ на что-то невысказанное, потом поднял взгляд на бронзовую статую Вооруженной Свободы на вершине купола Капитолия. – Думаешь, у каких-нибудь пришельцев есть система лучше, чем демократия?
– Сдается мне, у разных пришельцев могут быть разные понятия о том, что значит «лучше».
Он кивнул, пересылая этот факт в наше будущее.
– На разных планетах все выглядит по-разному. Вот почему нам нужно их найти.
– Жаль, что я там про это не сказал.
Он раскинул руки, как будто собираясь обнять Капитолий.
– Только взгляни вокруг. Это же наш материнский корабль!
Мы шли через зеленые заросли по одной из извилистых тропинок. Робин подтолкнул меня к ступенькам. Мое сердце упало, когда я понял, что он задумал. Баннер из оберточной бумаги торчал из его рюкзака, как антенна космического скафандра.
– Здесь хорошее место, верно?
Разница между страхом и возбуждением должна быть шириной всего в несколько нейронов. Как раз в этот момент один из инженеров НАСА, участвовавших в утренней сессии, появился на тропинке. Я помахал мужчине и сказал:
– За дело, Робби!
Я думал, мы справимся за пару минут, и по крайней мере один из нас вернется с победой.
Пока Робби вытаскивал баннер, мы с инженером обменялись осторожными выводами о прошедшем заседании.
– Это был всего лишь театр, – сказал он. – Конечно, нам выделят финансирование. Они же не троглодиты какие-нибудь.
Я спросил, не будет ли он возражать сделать пару снимков меня с сыном. Мы с Робином развернули его шедевр. Легкий ветерок захотел вырвать баннер из наших рук.
– Папа! Осторожнее!
Мы потянули, и баннер растянулся во всю длину. Он вздымался, как парус космического зонда, наполненный солнечным ветром. В ярком послеполуденном свете я разглядел в нарисованных созданиях детали, которые не увидел в гостиничном номере.
Инженер расплылся в восторженной улыбке. У него были кривые зубы.
– Ого! Ты сам это сделал? Просто здорово. Если бы я умел так рисовать, я бы никогда не увлекся радиолюбительством.
Я дал ему свой мобильный телефон, и он сделал несколько снимков с разных ракурсов и расстояний, при разном свете. Мальчик, его отец, умирающие птицы и звери, апокалипсис насекомых в нижней части баннера, фоновая мозаика из песчаника, известняка и мрамора, посвященная свободе и возведенная рабами: инженер хотел, чтобы все получилось безупречно. Еще пара астрономов с дневной встречи увидела нас издалека. Они подошли, чтобы полюбоваться баннером и проинструктировать инженера о том, как
