Василий Звягинцев - Фазовый переход. Том 2. «Миттельшпиль»
А в его положении? Чем больше скажешь, тем больше дашь палачам повода продолжать, в надежде узнать «главную тайну». И ничем их не убедишь, что как раз её-то и не знаешь. Раз сначала молчал, а потом признаваться начал, а теперь снова замолчал, значит, нужно ещё добавить. И расколешься, до донышка, никуда не денешься.
Не так стройно и логично рассуждал Михаил, пока шланг изощрённо гулял у него по почкам, по рёбрам, по ягодицам и бёдрам. Но если бы перенести клочья раздёрганных мыслей на бумагу, в стройном порядке, отделив от всплесков тёмной вегетатики, получилось бы нечто похожее. По сути.
Его подхватили под руки, кое-как утвердили в углу поездного дивана, на стуле бы он не усидел. «Путеец» помахал перед его лицом картонной папкой вместо веера, посмотрел в зрачки, хмыкнул удовлетворённо:
– В порядке клиент. Здоровущий, соответственно фамилии…
Михаилу сунули в рот зажжённую сигарету. Его собственный «Кэмел». Губы и зубы были целы, поэтому затянулся он нормально, только рукой сумел дотянуться до сигареты с третьего или четвёртого раза. Тремор, боль в плечах и дискоординация. Но ничего, получилось.
Бил автоматчик умело, ничего не скажешь. Пока хлестал – глаза на лоб от боли вылезали, а сейчас вроде и ничего, так, ноет, саднит кое-где, но вполне терпимо.
Очевидно, эти мысли отразились на его лице, потому что Ардальон, присевший напротив, сказал участливо:
– А вы не обольщайтесь, Михаил Иосифович. Это вас для первого знакомства приласкали просто. Чтобы в курс дела ввести. А если Валерьян всерьёз возьмётся, как раз всё время между «сеансами» будете от боли волком выть и кровью мочиться. А чтоб с собой чего богопротивного не сделали, наручнички на ночь надевать будем. Вот и думайте, что оно лучше – форс держать или по-хорошему сказать, о чём спрашиваем…
– Да нечего мне сказать, нечего, понимаете вы это? – почти заорал Волович, едва успев подхватить выпавшую сигарету. – Вы ж умный на вид человек, образованный. Неужели не видите – никакой я не шпион, не агент белых и иностранных разведок. И не Джордано Бруно – не из-за чего мне на костёр идти, муки терпеть. Про Агранова всё сказал, как было. А больше нечего! И ни про каких представителей Югороссии ничего не знаю. И что такое – Югороссия ваша…
– Стоп, стоп, уважаемый. Тут язык чуть придержите. Ничего, значит, не знаете. И про Югороссию тоже. Даже не слышали? А где ж вы жили всё это время?
Похоже, господин «пенсне» только сейчас задумался всерьёз. Поначалу ему всё казалось простым и понятным. Взяли человека, неизвестно откуда доставленного прямо в «Центральный аппарат» ОГПУ, а не в рай– или даже губотдел, к примеру. С которым сам Агранов беседовал долго и с глазу на глаз. Такого удостаивались лишь «весьма важные персоны». Резиденты зарубежных разведок, например, или контрреволюционеры с именем, как тот же Савинков. А потом совсем непонятное началось. Подержали три дня во «внутрянке», на допросы больше не вызывали, это достоверно известно. И сидел в одиночке, ни к кому его не подсаживали, ни в роли «наседки», ни, наоборот, для «раскрутки». Надзиратель за непомерные для него сто рублей каждую минуту отсидки «загадочного узника» им по полочкам разложил.
А потом вдруг взяли и отпустили. Пусть и под «гласный надзор», но отпустили же! И что это может значить?
Потому и решили взять этого человечка к себе, поработать с ним. В борьбе с ренегатской властью нельзя ни одного шанса упускать, а этот шанс представлялся весьма и весьма перспективным.
Только сработали, теперь Ардальону это стало понятно, топорно до крайности. Что поделаешь, все опытные товарищи повыбиты или перебежали на сторону Троцкого с Аграновым. Импровизировать приходится с теми, кто есть. Но задача трудной не казалась. Изъять человека, поговорить с ним по-доброму или как получится, повлиять на струны, те или иные, он и выложит что-нибудь важное и интересное. Наверняка. Тогда и дальше работу планировать можно.
Но сразу всё не так пошло. Наперекос. И всерьёз думать приходится начинать в самой невыгодной позиции.
Ардальон Игнатьевич, фамилию имевший почти фельетонную – Лютиков, был человеком одновременно и умным, и моментами жестоким, почти до патологии. Отчего знающие его поближе люди за глаза называли – «Злютиков», и он, когда нужно, умело маневрировал между двумя этими прозваниями, а также и ипостасями.
Подпольный свой нынешний псевдоним придумал тоже без затей, но со смыслом – «Шило». И он, и напарник его, Станислав Стефанович Выдревич («Тормоз»), принадлежали к глубоко законспирированному, на словах и по материалам партийных съездов давно разгромленному, идейно и физически, «левому уклону» в партии. Левее некуда. Но не совсем того плана, что имел место в «настоящем» СССР, при товарище Сталине.
Здесь «левые», они же «твёрдокаменные ленинцы» (почему должны были бы считаться скорее «правыми»), полностью отрицали всё, что происходило в стране и в партии с того самого рокового дня, когда «белые» нанесли «красным» сокрушительное поражение в Таврии, а товарищ Ленин скоропостижно скончался. Бессовестно поступил, нужно сказать, – бросил соратников на произвол судьбы и под власть «Иудушки» Троцкого.
А тот, понятное дело, тут же и проявил всю свою подлую сущность «межрайонца»[164], заключил с белыми мир, ещё более «похабный», чем пресловутый «Брестский», отдал им самые населённые и плодородные губернии и оставил в «помещичье-буржуйском рабстве» миллионы рабочих и крестьян. При этом никого из «твердокаменных» не интересовало то, что в Югороссии помещиков не существовало в принципе и вся земля была поделена «по едокам» среди вполне свободного крестьянства. И было оно вполне довольно наконец наступившим «мужицким счастьем».
Поначалу ждали, что возмущённые трудящиеся сметут и в Стране Советов ненавистного «Иудушку», но – не вышло. Если Брестский мир сам собой через полгода «приказал долго жить», то Харьковский держится уже почти семь лет.
А в РСФСР пышным цветом расцвел так называемый НЭП (хотя правильнее было бы – расцвела), то есть тот же, слегка задрапированный красной материей капитализм. И партия перерождается на глазах. Революционные лозунги заменили троцкистские «Учитесь торговать!» и «Обогащайтесь!», несмотря на то что Х съезд РКП заявил, будто НЭП является только «тактическим отступлением», при сохранении за партией «командных высот в политике и экономике» и курса на «полную и окончательную победу в мировом масштабе».
Первый раз «левые» попытались исправить положение и вернуть власть в свои руки в начале двадцать первого. Второй – в двадцать пятом. Не получилось[165]. Дошло до того, что Троцкий позвал на помощь против бывших «товарищей» врангелевских золотопогонников, которые и залили Москву святой пролетарской кровью.
Однако не смирились истинные революционеры. Царских застенков, виселиц и каторги не боялись, три года рубились с «беляками» на просторах России, от Каменец-Подольска до Читы, так не склонять же голову перед предателем «рабочего дела»!
Нет, склонить-то можно, признать «былые ошибки», «разоружиться перед партией», а там посмотрим, чья возьмёт. Не может же миллионная партия и многомиллионный народ так и жить покорно, набивая брюхо «кулацкими подачками»[166] и «объедками с барского стола»[167], неотвратимо скатываясь туда, откуда Ильич, не жалея сил и самой жизни, тащил их и тащил, к свободе и свету?!
Лютиков и Выдревич, как и многие сотни таких же «леваков», сумели в своё время не подставиться, не попасть в мясорубку и молотилку чуть не ежеквартальных «чисток» и «месячников критики и самокритики». Наоборот, как большевики с дореволюционным стажем, вполне заслуженно состояли членами ЦК и занимали серьёзные административные должности, вполне справляясь с возложенными на них обязанностями.
И параллельно продолжали беспощадную подпольную борьбу, заново восстанавливая разгромленные ячейки, накапливая силы, внедряя своих людей во все структуры не до конца разложившейся партии. «Сдавали» ОГПУ продавшихся нэпманам бюрократов-ренегатов, не за страх, а за идею трудясь в РКИ[168] и партгосконтроле, до абсурдных пределов расширяя их права и компетенцию. При случае – физически уничтожали тех не подлежащих перевоспитанию «предателей», до кого могли дотянуться. Находили и «в своём коллективе воспитывали» новых единомышленников, жаждущих справедливости и «всемирной коммуны», писали программные статьи и поощряли творческую молодёжь, мыслящую в правильном направлении. Один перспективный юнец написал и даже напечатал в университетской многотиражке поэму, где были прошедшие мимо внимания редактора слова:
