Лоренс Даррелл - Бальтазар (Александрийский квартет - 2)

И он не ошибся. Я постоял еще немного, тупо глядя на танцующие пары, потом спустился вниз, в прохладную темень ночи. У ворот еще стояли лимузины и сонные слуги, но улицы уже успели опустеть, и шаги мои звучали диковато и резко, отлепляясь за моей спиной от тротуара. На углу Фуад парочка белых шлюх безнадежно подпирала стену. Они торопливо затянулись и окликнули меня один раз, негромко. В волосы они вплели цветы магнолии.

Зевая на ходу, я зашел на Этуаль, чтобы проверить, не на работе ли еще Мелисса, но там никого не оказалось, кроме какого-то пьяного семейства, которое наотрез отказывалось идти домой, хотя Золтан уже соскирдовал вокруг них на танцевальной площадке столы и стулья со всего зала. "Она пошла рано, - объяснил он мне. - Бэнд уходил. Девочки уходили. Все уходили. Только вот эти canaille* [Канальи, сброд (фр.).] из Асуана. У нее брат полицейский, мы закрывать опасаемся". Какой-то толстяк взялся вдруг изображать танец живота, сладострастно поводя лобком и бедрами, и вся компания принялась хлопать в такт. Я ретировался и прошел еще под окнами жалкой Мелиссиной квартирки в смутной надежде - а вдруг она не спит. Мне нужно было с кем-нибудь поговорить; нет, я просто хотел стрельнуть сигарету. И все. Это уже потом мне захотелось бы спать с ней, ласкать, сжать в объятиях любимое стройное тело и, вдыхая кислый запах перегара и сгоревшего табака, все время думать о Жюстин. Но света у нее в окошке не было: она или спала, или еще не вернулась. Золтан сказал, что она уехала с компанией каких-то вдребезги пьяных деляг, переодетых адмиралами. "Des petits commerзants quelconques"* [Этакие мелкие лавочники (фр.).], - фыркнул он презрительно и тут же извинился.

Нет, это будет пустая ночь, будут блики болезненно-тусклого лунного света на гребнях волн во внешней гавани, и море станет снова и снова бездумно вылизывать пирсы, и линия берега пропадет, растворится, растает в предутренней белизне, отблескивая серым, как слюда. Я постоял немного на Корниш, отрывая кусочек за кусочком от полоски серпантина, и каждый подавался под пальцами с некой сухой непреложностью, как рвутся, наверное, нити человеческого взаимопонимания. Потом побрел, полусонный, к дому, и в голове у меня вертелись слова Да Капо: "Сей вечер еще будет горазд на сюрпризы".

И в самом деле, в доме, который я только что покинул, начало сюрпризам уже было положено, хотя мне, понятное дело, узнать о том суждено было только на следующий день. Впрочем, дело ведь не в самих сюрпризах, а в том, как принято к ним относиться в нашем Городе - со смирением почти мусульманским. Ибо никогда вам не удастся задеть александрийца всерьез; трагедия у нас лишь приправа к разговору о ней, жизнь и смерть - лишь формы случая, а случай всесилен; и лишь улыбки, улыбки, да разве что разговоры станут чуть оживленнее - сознанием всевластия судьбы. Ты не успеешь даже досказать александрийцу печальную новость, а он уже ответит тебе: "Я так и знал. Что-то в этом роде должно было случиться. Иначе не бывает". Случилось же вот что.

У Червони в оранжерее стояло несколько старомодных chaises-longues* [Шезлонгов (фр.).], и на них в начале вечера навалили горы пальто, пелерин и накидок; когда гости стали расходиться, вокруг шезлонгов началась обычная суматоха - снимали домино, разыскивали свои пальто и шубы. Кажется, Пьер раскапывал очередной курган в поисках своей бархатной куртки, а нашел - его. Как бы то ни было, я уже успел уйти и бродил в это время по Городу.

Тото де Брюнель лежал под грудой пальто, в бархатном черном домино, еще теплый, как-то нелепо задрав аккуратные - как две свиные котлетки маленькие ручки, словно собака, перевернувшаяся на спину, чтобы ей почесали живот. Одной рукой он потянулся было к пробитому виску, но жест сей умер, едва начавшись, - так он и остался лежать, подняв одну руку чуть выше другой, словно зажав в них невидимый жезл. Огромную булавку из Помбалевой шляпы кто-то наискось, с невероятной силой вогнал ему в голову, пришпилив намертво капюшон к виску. Атэна и Жак занимались любовью в буквальном смысле слова над его недвижным телом - факт, который при иных обстоятельствах восхитил бы его безмерно. Вот только он и в самом деле был мертв, le pauvre Toto* [Бедняжка Тото (фр.).], и, более того, на пальце у него все еще красовалось кольцо моей любимой женщины. "Justice!"

"Конечно, каждый год происходит что-нибудь в этом роде".

"Да-да, конечно". - Я еще не совсем проснулся.

"Но Тото - вот уж в самом деле не ожидал".

Бальтазар позвонил мне около одиннадцати утра и рассказал все по порядку. Сонный, похмельный, я слушал его, и история эта казалась мне даже не просто невероятной, но совершенно непредставимой. "Кому-то придется дать показания, я потому и звоню. Нимрод постарается, чтобы полиция не слишком усердствовала. Нужен свидетель, один, кто-нибудь из гостей, - Жюстин предложила тебя, если ты, конечно, не возражаешь. Ты не возражаешь? Ну и прекрасно. Да, конечно. Нет, меня Червони поднял с постели без четверти четыре. На них с женой эта история так подействовала... Я помчался к ним, чтобы... ну, чтобы сделать все необходимое. Они, наверное, до сих пор еще не пришли в себя. Булавка оказалась из шляпы - да, твоего друга Помбаля... дипломатическая неприкосновенность, естественно. И все-таки он был очень уж пьян... Конечно, он ни на что такое совершенно не способен, но ты же знаешь полицию. Он уже встал?" Будить его в столь ранний час я бы не рискнул, о чем и сказал Бальтазару. "Ну, как бы то ни было, - сказал Бальтазар, - эта смерть разворошила не одно осиное гнездо, и Французское консульство в этом списке отнюдь не на последнем месте".

"Слушай, да ведь на нем же было кольцо Жюстин", - сказал я и запнулся и лишь секунду спустя сам понял смысл этой фразы; все дурные предчувствия последних месяцев обрели вдруг плоть и кровь и, вставши за моей спиной, принялись толкать меня под локоть. Меня бросило в жар, потом в холод, и, чтобы не упасть, я привалился спиной к стене. Ровный, жизнерадостный тон Бальтазара вдруг показался мне неуместным и непристойным. Долгая пауза. "Да, о колечке я тоже знаю, - сказал он наконец и добавил с тихим смешком: - Но вряд ли в нем все дело. Тото, ко всему прочему, был любовником Амара, а Амар человек ревнивый. Да и любая другая причина..."

"Бальтазар", - сказал я севшим голосом.

"Я позвоню, если еще что-нибудь узнаю. Procus-verbal в семь у Нимрода в конторе. Там и увидимся, ладно?"

"Пусть так".

Я положил трубку и пулей, нет, каленым ядром влетел в Помбалеву спальню. Занавески были задернуты, постель - в жутчайшем беспорядке, - он явно только что был здесь. Ботинки и разного рода детали от его вчерашнего костюма - по всей комнате, в местах и положениях самых живописных; по крайней мере, до дому он вчера добрался. Парик, как выяснилось, он и вовсе обронил за дверью, на лестничной площадке, - позже, ближе к полудню, на лестнице раздались его тяжелые шаги, и он вошел с париком в руке.