Колин Уилсон - Пустыня. Крепость.

– Что именно?

– Ну, например, никому не разрешается с наступлением темноты выходить на улицу. Хозяева могут слопать любого, кто попадется им в ночное время. – И добавил поспешно: – Понятное дело, такого не происходит, у наших людей все же есть голова на плечах! Каким болваном надо быть, чтобы пойти прогуляться ночью?

– И почему они запрещают людям выходить ночью?

– Следят, наверное, чтобы мужья по ночам не бегали к женам, или чтобы матери не ходили к своим детям.

– И ты еще говоришь, что тебе здесь нравится? – усмехнулся Вайг.

– Я же не говорил, что мне так уж нравится, но… – пробормотал Массиг, оправдываясь. – Я просто о том, что ведь могло быть и хуже. По крайней мере, у нас теперь вон сколько солнечного света. В Дире если выберешься на свет хоть раз в месяц, так и то уже событие. А жратва здесь какая славная! Хозяевам по нраву, чтобы мы все были упитанные. И игры разрешают по субботам. Раз в год можно обращаться с просьбой сменить работу. Я вот на следующий год думаю податься в моряки. И главное, на покой уходишь в сорок лет.

– На покой? Как это?

– Одним словом, становится необязательно работать. Можно отправляться в великий счастливый край.

– Куда-куда?

Массиг открыл было рот, но тут откуда-то снаружи раздался жуткий звук, от которого просто волосы встали дыбом. Звук повторился несколько раз, словно стон какого-то небывалого огромного чудища, страдающего от боли.

– Это еще что? – изумился Вайг.

– Пора гасить свет. Спать здесь укладывают рано, вставать-то приходится спозаранку.

В комнате начали гасить светильники, заскрипели лежаки. Гореть остался лишь один светильник. Все разговоры смолкли.

– Что такое великий счастливый край? – спросил шепотом Найл у Массига.

– Тс-с-с, – отозвался тот, тоже шепотом. – Разговаривать, когда гаснет свет, тоже запрещается.

– Как так?

– Утром расскажу. Спокойной ночи. Повернувшись к Найлу спиной, он надвинул одеяло на плечи.

В комнате стояла тишина, нарушаемая лишь Мерным тяжелым сопением. Было что-то уютное, безмятежное в том, что вокруг столько людей.

Вскоре Найл погрузился в глубокий, безмолвный омут сна.

Не успел он, казалось, закрыть глаза, как вокруг уже засуетились. Один за одним зажигались светильники. Вайг, всегда легкий на подъем, уже встал. Мать, длинные волосы которой, спутавшиеся за время сна, разметались по плечам, сидела и позевывала. Кто-то пробегавший мимо, завидев женщину, перешел на шаг и почтительно склонил голову.

Открыл глаза Массиг, ошалело оглядел комнату, укрылся одеялом с головой и тут же негромко засопел. Внезапно, к удивлению Найла, все мужчины в комнате разом пали на одно колено, всем своим видом выражая почтительное смирение. Прошло несколько секунд, прежде чем он заметил, что в дверях стояла женщина. Она походила на Одину (все служительницы мало чем отличались друг от друга). Четким менторским тоном она произнесла:

– Вновь прибывшие выходят на построение вместе со всеми!

Сказала, повернулась и вышла. Все, кто был в комнате, снова разбрелись по своим скамейкам и лежакам. Выполз из постели Массиг, которого разбудил голос женщины. Выглядел он неважно.

– Как ты думаешь, она меня заметила? – озабоченно спросил он Найла.

– Нет, – уверенно ответил тот. Массиг облегченно вздохнул:

– С любителями поспать здесь ох как строго обходятся.

– С лежебоками? – Найлу странно было это слышать.

– Теми, кто еле возится при подъеме, – выдавил Массиг сквозь зевок. – Вот что мне не по душе: в этакую рань заставляют вставать. В Дире вообще мало кто спал меньше двенадцати часов. Как-то раз провеселились там на славу, так я потом проспал ровно сутки…

– Что нам сейчас надо делать? – не дослушал Вайг.

– Завтракать. Через час надо быть на построении.

Он повел их на кухню, где на печи стояли котлы с едой, над которыми вился парок. Повара начинали работу за час до рассвета. Массиг налил себе в чашку зеленоватого супа, положил в отдельную тарелку мяса и овощей. Найл и Сайрис взяли порции поскромнее. Рядом с кухней находилась просторная трапезная, заставленная длинными деревянными столами. Вайг уже сидел там с полной тарелкой и помахал своим ложкой:

– Мясо-то такое вкусное! Чье, интересно?

– Кроличье.

– Не понял.

– Грызун такой, с длинными ушами. Вроде крысы, только плодится быстрее.

После этого Массиг с сосредоточенным видом принялся за еду, на вопросы отвечая только кивками и мычанием.

Найл обратил внимание, что разговоров в трапезной почти не слышно, только постукивание ложек и почавкивание да причмокивание.

Даже Сайрис ела с аппетитом. После хорошего, продолжительного сна румянец возвратился на ее щеки. От нее не могло укрыться, что проходящие мимо их стола мужчины украдкой бросают откровенно заинтересованные взгляды. Хотя Сайрис не поднимала глаз от тарелки, было заметно, что ей это очень льстит. Единственные мужчины, которых она видела на протяжении последних двадцати лет, были членами ее семьи, и ей, безусловно, было приятно ощущать на себе вожделеющие взгляды хорошо сложенных, статных представителей мужского пола.

По окончании трапезы Массиг показал комнату для умывания. В смежном с трапезной помещении было полным полно деревянных ведер, полных до краев. Как им объяснили, ведра надо отнести в соседнюю комнату – большую, пустующую, – где в каменном полу проделаны узкие канавки.

Найл с Вайгом охотно согласились, когда им предложили снять заскорузлую от пыли и пота одежду и окатиться водой. Сайрис препроводили в другую комнату, поменьше. Массиг раздал по куску какого-то серого корня, показав, как его надо вначале опустить в воду, а затем натирать им кожу. Оказывается, когда трешь, образуется обильная пена, очищающая грязь. Если воды не хватает, можно брать еще.

Жителям пустыни такая роскошь казалась невероятной, диковинной. А когда Массиг предложил им обтереться с головы до пят широким куском ткани, впитывающей влагу, они и вовсе застыли от изумления.

Появилась из своей умывальни Сайрис – кожа светится от чистоты, волосы влажные, и Найл поймал себя на мысли, что никогда не видел мать такой красивой. С некоторым даже самодовольством он осматривал и свою поблескивающую, дышащую чистотой кожу, отмытые добела ладони и ступни, и ему даже показалось, что он понимает, почему Массигу здесь нравится.

Минут через десять они слились с толпой жильцов, стоявших снаружи здания.

В ярком свете нарождающегося дня городские улицы выглядели ничуть не лучше, чем в сумерках. Громады серых зданий вздымались подобно утесам, а между ними простирались паучьи тенета – в основном натянутые поперек, хотя некоторые были подвешены почти отвесно.