Герберт Уэллс - Первые люди на Луне

«Он беседовал со своими помощниками, — как. я полагаю, — о странном легкомыслии и неразумии человека, живущего лишь на поверхности своего мира, являющегося игрушкой ветров и волн, и всех случайностей открытого пространства, неспособного даже объединить свои силы для победы над хищными зверями, которые поедают его ближних, и однако дерзающего вторгаться на чужую планету. Во время этой беседы я сидел задумавшись, а затем по желанию Великого Лунария стал рассказывать ему о различиях среди людей. Он засыпал меня вопросами.

— Значит, у вас все работы исполняют люди одного и того же типа? Но кто мыслит? Кто управляет?

Я вкратце изобразил ему демократическую систему государственного устройства.

Когда я закончил мои объяснения, он попросил окропить его лоб освежающей жидкостью и затем потребовал, чтобы я повторил мои объяснения, полагая, что он чего-то не понял.

— Значит, они не занимаются разными делами? — спросил Фи-У.

Я ответил, что одни люди бывают мыслителями, а другие чиновниками; некоторые охотятся, некоторые занимаются механикой; есть также художники, чернорабочие…

— Но управляют все, — сказал я.

— А разве тела их не устроены различным образом для исполнения столь различных обязанностей?

— Среди нас не существует никаких различий, — сказал я, — кроме, быть может, различия в одежде. Да еще умы, пожалуй, несколько отличаются один от другого, — добавил я, подумав.

— Умы должны сильно отличаться один от другого, — сказал Великий Лунарий. — Иначе все люди захотели бы делать одно и то же.

Не желая слишком резко итти наперекор его предвзятым мнениям, я сказал, что догадка его совершенно правильна.

— Разница существует, — сказал я, — но она скрыта в мозгу. Кто знает, если б можно было видеть умы и души людей, они оказались бы такими же разнообразными и несхожими, как тела селенитов. Есть большие люди и маленькие люди, люди прозорливые и люди проворные, люди шумные, с умом как труба, и люди, которые все запоминают и никогда не думают…» (Здесь в записи не удалось разобрать три слова подряд.)

«Он прервал меня и напомнил мое предыдущее утверждение.

— Но, ведь, вы сказали, что все люди управляют? — настаивал он.

— До известной степени, — сказал я, и, боюсь, напустил еще больше туману своим пояснением.

Тут он добрался до весьма существенного факта.

— Неужели вы хотите сказать, — спросил он, — что не существует властителя Земли?

Я припомнил кое-кого из высокопоставленных особ, но тем не менее заверил Великого Лунария, что единого властителя, в конце концов, не существует. Я объяснил, что самодержцы и императоры, с которыми мы имели дело на Земле, обычно впадали в пьянство, пороки или злодейства, и что наиболее многочисленная и влиятельная часть земного населения, к которой принадлежу я, а именно англо-саксы, не намерена более допускать такие опыты. Тут Великий Лунарий еще больше изумился.

— Но каким образом вы сохраняете даже ту мудрость, которую успели приобрести? — спросил он. И я растолковал ему, как мы облегчаем работу наших ограниченных (здесь пропущено одно слово, вероятно «мозгов») при помощи книг. Я рассказал ему, как соединенными усилиями бесчисленных маленьких людей созидалась наша наука. И Великий Лунарий в ответ на это сказал, что мы, очевидно, успели достигнуть многого, несмотря на нашу политическую отсталость, ибо в противном случае нам не удалось бы попасть на Луну. И все же контраст между нами разителен. Селениты растут и изменяются вместе с ростом знаний: а люди копят знания, сами оставаясь всего-навсего хорошо вооруженными скотами. Он сказал это…» (Тут небольшой отрывок записи становится неотчетливым.)

«Потом он заставил меня описать, каким образом передвигаемся мы по нашей Земле, и я рассказал ему о железных дорогах и кораблях. Некоторое время он не мог понять, что мы пользуемся силой пара всего около ста лет, но когда наконец понял, то, кажется, весьма изумился. (Здесь надо, кстати, упомянуть то любопытное обстоятельство, что селениты считают годы совершенно так же, как мы на Земле, хотя я совсем не понимаю их нумерационной системы. Это, однако, несущественно, так как Фи-У понимает нашу систему счета.) После этого я стал рассказывать, что человечество обитает в городах всего девять или десять тысяч лет, и что мы еще не слились в единое братство, но повинуемся различным правительствам. Когда Великий Лунарий понял это, он снова весьма удивился. Сперва он думал, что я имею в виду просто административные районы.

— Наши государства и империи представляют собой только грубейшие наброски того порядка, который должен установиться со временем, — сказал я и начал объяснять ему…» (В этом месте отрывок записи протяжением, вероятно, от тридцати до сорока слов совершенно неудобочитаем.)

«Великий Лунарий был чрезвычайно поражен глупостью людей, которые до сих пор не поняли, как неудобно и невыгодно существование многих языков. — Они хотят общаться между собою и, однако, совсем не общаются, — сказал он и затем долгое время настойчиво расспрашивал меня о войне.

Вначале он был совсем ошеломлен и не хотел верить.

— Неужели вы хотите сказать, — спрашивал он, — что вы бегаете по поверхности вашего мира, к богатствам которого едва успели прикоснуться, и убиваете друг друга в пищу диким зверям?

Я сказал, что это совершенно верно.

Он потребовал у меня более точных подробностей, желая облегчить этим работу своего воображения.

— Но разве корабли и ваши бедные маленькие города не страдают от этого? — спросил он, и я заметил, что уничтожение ценного имущества и прочих жизненных благ, видимо, произвело на него почти такое же сильное впечатление, как убийства.

— Расскажите мне об этом побольше, — сказал Великий Лунарий. — Рисуйте мне картины. Я не могу представить себе такие вещи.

И вот, в течение некоторого времени, хотя довольно кратко, я излагал ему историю земных войн. Для начала я рассказал о церемониях и обрядах, которыми сопровождается объявление войны, о предостережениях и ультиматумах, о мобилизации и сосредоточении войск. Далее я сказал несколько слов о маневрировании, позициях и боевом порядке. Я рассказывал об осадах, приступах, о голоде и лишениях в окопах, о часовых, замерзающих в снегу. Я рассказывал о засадах и панических отступлениях, об отчаянной обороне и слабеющей надежде, о безжалостном преследовании бегущих и о трупах на поле битвы. Рассказывал я ему также о далеком прошлом, о нашествиях и избиениях, о гуннах, татарах, о войнах Магомета и калифов и о Крестовых походах. По мере того, как я продолжал мой рассказ, а Фи-У переводил, селениты аукали и бормотали со все возрастающим волнением.