Андрей Кивинов - Ночь накануне

— К двенадцати? Так поздно?

Кажется, он тоже немножко сбрендил от происходящего. Несет какую-то не относящуюся к делу чепуху. Да, встречу с Варей он представлял несколько по-другому.

— У нас плавающий график, — буднично ответила она.

— Где «у нас»?

— В редакции. Я работаю в небольшом издательстве. Мы специализируемся на исторической литературе. Объемы небольшие, но на жизнь хватает. В институте было хуже… Бери торт. Он свежий.

Она подала ему серебристую лопатку.

— Спасибо… В институте?

— Да. НИИ. Он развалился пять лет назад. Сейчас там одни офисы. И те тоже развалились из-за кризиса. Даже обидно. Я в него после корабелки пришла. Такая была мощная контора. И ничего не осталось.

Он вспомнил, что она увлекалась историей. Надо же. Все-таки устроилась по призванию.

— Ты, случайно, никого не ждешь? — Юрий Яковлевич пока не притрагивался к чаю, боясь расплескать его от волнения. — Торт свежий, сарафан вот…

— Ну конечно жду, — улыбнулась Варя, — тебя… Ты обещал вернуться.

Ага, это уже ближе к теме. Подколола. Еще немного, и все встанет на свои места.

— Извини… Задержался немного.

— Ничего, я все понимаю. Это же не на соседнюю улицу сходить.

В ее голосе не было ни намека на иронию. Хотя в этом и есть высокое мастерство артиста.

— Ты почти не изменился…

— Ты тоже… У тебя не найдется закурить? — вдруг спросил он.

— Я, вообще-то, не курю, но Артур оставил свои сигареты. Погоди.

Варя ушла в комнату. Второй раз она упоминала какого-то Артура. Что за таинственный субъект?

Она принесла раскрытую пачку «Винстон-лайт», положила крышечку от банки вместо пепельницы. Юрий Яковлевич тоже не курил, после инфаркта врачи категорически запретили. Только в особо тревожных случаях. Чтобы взять себя в руки.

— Как ты устроился? Расскажи. — Варя села напротив, подперев голову ладонями.

— Я… Нормально… Скоро на пенсию выйду.

— А где живешь?

— В Иерусалиме…

— Ух ты! Ну, рассказывай, рассказывай.

— У меня своя квартира. На улице Авраам Альмалиах. Очень красивая улица. По одну сторону дома, по другую сплошные заросли кустов и русло высохшей реки. Одним концом она упирается в шоссе. На нем тихо разве что в Шаббат, да и то не всегда. С другой стороны улицы теннисный центр, а еще дальше стадион «Тедди», где играет местная футбольная команда «Бейтар». Принадлежит, кстати, нашему… вашему соотечественнику… В дни игр там такое творится! У меня угловой дом. Четыре этажа. Я живу на последнем. Мои окна выходят на сосны. Они растут рядом с детской площадкой перед домом. Чуть подальше, за шоссе, заброшенный сад, по нему гуляют косули, но их никто не трогает, представляешь…

Юрий Яковлевич постепенно успокаивался. Даже отпил чая.

— А с кем ты живешь? — перебила Варя.

— Сейчас один… Сын с женой и дочкой уехал в Канаду в 2003-м. Там поспокойней. Но он прилетает два раза в год, постоянно звонит… У него неплохой бизнес. По строительной части. Сейчас, правда, не очень — тоже кризис. Но он не унывает… Мама умерла еще в семьдесят пятом, ее так и не смогли вылечить. А Зоя погибла. Теракт.

Он не стал уточнять, что Зоя это жена.

— Бедненькая… Жалко как…

И вновь это было сказано безо всякой издевки.

Он обратил внимание на фотографию в рамке, стоящую на холодильнике. Варя с молодым парнем лет тридцати. Парень обнимает Варю за плечо. Ей на фото около пятидесяти.

— А ты как?

— Тоже нормально… Здоровье, тьфу-тьфу, в порядке. Давление иногда скачет, это от мамы досталось. Она с ним мучилась…

— Мама жива?

— Умерла два года назад… А папа в девяностом. Обширный инфаркт… Ой, мы ж про «Рябину» забыли. Наливай.

Юрий Яковлевич потушил сигарету, разлил ликер:

— За встречу.

Они выпили. Да, это был тот самый, забытый вкус. Все по-настоящему.

Варя начала что-то рассказывать про сокурсников. Юрий Яковлевич уже никого не помнил, поэтому слушал не особо внимательно, размышляя о своем.

Да, он представлял их встречу совершенно по-другому. Всю израильскую жизнь ему снилась эта встреча. Иногда он встречал Варю случайно, в каком-нибудь людном месте и пытался извиниться… Иногда видел во сне институт, куда его почему-то отправили на курсы повышения квалификации, и он встречал ее в аудитории. Она была одета в «картофельную» матерчатую курточку, тренировочные брюки, кеды и белую шапочку с козырьком. И никогда не старела.

И самое любопытное, что ее поведение в его снах было примерно таким же, как наяву. Ни малейшего упрека, никаких обвинений. Спокойный разговор, будто они видятся каждый день.

Сегодня она даже не поинтересовалась, как он оказался в Ленинграде. Почему пришел к ней ночью. Неужели это ее не интересует?

Но самое главное было в другом. Юрий Яковлевич поймал себя на мысли, что все эти сорок лет подсознательно думал о ней. И не потому, что хотел извиниться. А потому, что это была его единственная женщина… Первая. И единственная… Живя с Зоей, он постоянно спрашивал себя, счастлив ли он. И приходил к неутешительному выводу, что лишь пытается внушить себе это. Вернее, уговорить.

У него в Иерусалиме был знакомый художник. Лет сорока от роду. Рисует портреты туристов. Ну и серьезные картины тоже. Вполне состоялся, устраивал свои выставки в местном зале. Нормальный мужик, без задвигов. Кроме одного, по личной части. Лет двадцать назад посмотрел фильм с Софи Марсо, француженкой. И сбрендил. Заявил, что другой женщины ему не надо. И никаких возражений слушать не желает. При этом понимает, конечно, что никогда ее даже не увидит вживую. Понятно, когда девчонки сопливые в звезд эстрады влюбляются. Так это с годами проходит. А здесь взрослый мужик! И не проходит! Уж и Софи Марсо далеко не та, что в молодости, ан нет! Это моя женщина! Единственная и неповторимая.

Так и Юрий Яковлевич… Глупость вроде полная… Или не глупость?

— Хочешь еще? — Варя кивнула на пустую чашку.

— Нет… Спасибо… Варь… Я виноват перед тобой. — Он вдруг почувствовал себя не уважаемым человеком предпенсионного возраста, а робким первокурсником. — Но… Это жизнь…

— Почему ты виноват? — совершенно искренне спросила она. — Что-нибудь случилось?

Ну да. Уехал, бросил невесту и даже весточки не прислал.

— Ну… Я не писал тебе… Хотя мог… И не позвонил. Думал, так будет лучше.

— Господи, я же все понимаю. Ни в чем ты не виноват. И потом… Ты же вернулся.

Снова подколка? Не похоже.

Он хотел признаться, что уже приезжал в Ленинград, но не рискнул. Варя могла расстроиться. А ему очень не хотелось, чтобы она расстраивалась.