Овцы смотрят вверх - Браннер Джон

– Сначала я подумал, что это какая-то трейнитская сходка и они идут в местную коммуну. Но, как оказалось, это не так. Видишь? Они носят синтетику.

Энджела кивнула. Дуг был прав: на этих людях все синтетическое – и нейлоновые рубашки, и пластиковые башмаки…

– Думаю, это просто горный вариант типичного пляжного бродяги, – предположил Дуг и, чтобы получше рассмотреть этих людей, прижал машину к обочине. Впрочем, опасаясь агрессии, он тут же нажал на газ.

– Вряд ли им в этом году удастся отправиться в Калифорнию.

– Да уж, – согласилась Энджела, вздрогнув.

– А во Флориду им не поехать из-за газа, который там нашли. Остаются только наши горы. Наверное, то же самое происходит на восточном побережье.

– Их не очень-то радостно встречают, как мне кажется, – сказала Энджела, и в голосе ее прозвучала тревога. – Согласен?

– На все сто! А вот и силы правопорядка.

Впереди две патрульные машины стояли на обочине, и несколько полицейских фотографировали молодых людей «полароидом». Остальные полицейские позади второй машины обыскивали бледного молодого человека лет двадцати, раздев его до нижнего белья. Хотя задержанный не оказывал никакого сопротивления, один из полицейских удерживал его за руки, в то время как другой с видимым удовольствием шарил у того в области паха. Третий же полицейский копался в рюкзаке молодого человека.

Проехав еще пару сотен метров, Дуг увидел войска – солдаты, выбрав ровную площадку, поставили палатки, напоминавшие оранжевые грибы. На обочине были припаркованы пять грузовиков оливково-зеленого цвета.

– Смотри! – воскликнул Дуглас. – Похоже, это боевые лазеры.

– Что?

– Вон те штуки, на трейлерах, видишь? Боже, они что, ждут объявления гражданской войны? Будут использовать лазеры против детей?

– Надеюсь, что нет, – отозвалась Энджела.

За следующим поворотом они увидели тяжелые железные ворота, установленные в бетонной стене, утыканной поверху металлическими шипами. Над воротами висела горящая неоном надпись:

ГИДРОПОННАЯ ФЕРМА БАМБЕРЛИ. СЛУЖИМ НУЖДАМ НУЖДАЮЩИХСЯ

На воротах висела еще одна надпись, которая гласила, что группы туристов могут посетить ферму в десять утра и три часа пополудни, но эта надпись была прикрыта куском потрепанной мешковины.

Самое важное, важнее не бывает

Ну что ж, по крайней мере, здесь можно дышать – пусть и небольшое, но утешение! Хотя даже звезд не видно. Наслаждаясь свободой от тирании фильтрующей маски, хотя и испытывая легкий дискомфорт от жжения, которое он чувствовал в подъязычной впадине (это ощущение сопровождало его все время с того момента, как он ступил на американскую землю), Майкл Адвоусон пошел вверх по склону холма, прочь от зданий гидропонной фермы. Как же здорово шагать по траве, пусть и сухой, продираться сквозь кустарник, пусть и с жухлой листвой! Главное, что он – сам по себе и ни от кого не зависит. И от этого было свободно и радостно на душе.

Господи! Чего бы он ни отдал за то, чтобы прямо сейчас оказаться дома!

Главное, что беспокоило, даже ранило Майкла, отчего он чувствовал себя так, как чувствует себя больной ребенок, страдающий от недомогания и одновременно неспособный объяснить его суть и причины, состояло в том, что, несмотря на данные им ясные и однозначные свидетельства, несмотря на то что видели их глаза и слышали уши, а иногда ощущала и сама плоть, несмотря на ссадины, колотые ранения, удушающий кашель, гнойные кровоточащие раны, от которых они немилосердно страдали, эти люди были искренне уверены, что стиль жизни, которому они следуют – лучший в мире, и готовы были экспортировать этот стиль в другие страны, даже применяя оружие в качестве средства убеждения.

Куда? Да, например, в Гондурас. Силы небесные! Кромвель делал что-то подобное в Ирландии. Но это было много веков назад, в другой, варварский век!

Большую часть времени Майкл Адвоусон теперь носил форму. Форма означала то, что он – не просто иностранец; он имеет определенный статус во властной иерархии, а эти люди боготворили власть. Понимая его положение, они вели себя по отношению к нему с холодной вежливостью. Или, во всяком случае, подчеркнуто корректно.

Но это было не то, на что он надеялся. У него здесь, кроме всего прочего, были дальние родственники, потомки брата его прадеда, который приехал в Америку, спасаясь от британского гнета. И Майкл надеялся, что встретят его как родственника, как брата, а не просто как соотечественника, разделяющего какие-то там их политические взгляды, пусть и самые здравые.

Одиночество, которое он испытывал в Нью-Йорке, все более сближало его с той девицей, что, будучи в изрядном подпитии, подцепила его тогда на дипломатической вечеринке. Звали ее Сильвия Янг. За фасадом интеллектуальной изощренности, которым она прикрывалась, Майкл сумел разглядеть нечто хрупкое и печальное, словно она находилась в постоянном поиске мечты, от которой у нее осталось лишь смутное воспоминание – настроение, не до конца оформившееся.

Последний раз они встретились позапрошлым вечером. Сильвии, как она сказала, удалось полностью излечиться, а потому она позвала Майкла в постель. Но его подсознание было так растревожено, что у него ничего не получилось, и она, страшно разочарованная, набросилась на него, не выбирая выражений, а он начал отбиваться и заявил, что никогда не имел дела с девушками, страдавшими от такой болезни, на что она горько рассмеялась и сказала, что не знала никого, кто бы не страдал от того, от чего страдала она, после чего ее смех сменился слезами и она зарылась лицом в его плечо, прижалась к нему, как испуганный ребенок, и из всхлипов и стонов выросла ее невыразимая мечта – жить где-нибудь в абсолютной чистоте и вырастить стопроцентно здорового сына.

– У всех детей, которых я здесь знаю, что-нибудь да не так! Все здешние дети чем-то больны, от чего-то страдают!

Как врач, Майкл знал, что это не так – случаев врожденной патологии, даже в Штатах, было три-четыре на сто человек. Но никто не хотел с этим соглашаться, а потому любое отклонение от нормы, любой детский недуг воспринимал как симптом конца света.

– Что-то нужно делать! Нужно! Нужно что-то делать!

Ну что ж, подумал он, я мог бы предложить тебе… Конечно, эту жизнь нельзя назвать абсолютно чистой, потому что, когда ты выходишь из дома, чтобы насладиться свежим утренним воздухом, ветер иногда дует от индустриального района, окружающего аэропорт Шэннон, и ты начинаешь кашлять. Но все-таки… И к тому же они собираются что-то с этим сделать.

Правда, животные там иногда рождаются с физиологической патологией. Но животных можно убивать – с более или менее чистой совестью.

И я бы мог сказать тебе: позволь показать тебе озера, не изуродованные отходами человеческой цивилизации. Позволь мне собрать для тебя урожай хлеба, выращенного на естественном навозе и политого чистыми дождями. Позволь накормить тебя плодами с деревьев, которые не знали купороса. Позволь отрезать тебе ломоть свежего хлеба, чья теплота несет воспоминания о жаркой деревенской печи. Позволь подарить тебе детей, которым нечего бояться, кроме весеннего грома, детей со стройными ногами, ясноглазых, с ясной, правильной речью! И пусть в их речи звучат отголоски языка, на котором люди говорили тысячу лет назад.

Но он ничего не сказал Сильвии – только подумал. И, вероятно, никогда не скажет. После того как завтра под его присмотром будут уничтожены запасы «нутрипона», он собирался из Чикаго лететь прямо домой на лайнере компании «Аэр Лингвус».

На гребне холма Майкл остановился и, повернувшись назад, посмотрел на ферму, которая, подобно гигантской гусенице, сползала в долину со склона холма. Он смог различить не прикрытые шторами светящиеся окна дома, где жил главный менеджер фермы, в высшей степени приятный человек, Стейниц. Гораздо более приятный, чем его хозяин, Джейкоб Бамберли… Что-то неправильное было в том, что владелец фермы жил в переделанном из ранчо старинном особняке, который купил еще прадед нынешнего хозяина, – несмотря на то, что он был окружен ботаническими садами, впрочем, весьма унылыми и неухоженными…