Георгий Гуревич - Ордер на молодость (Сборник с иллюстрациями)

Но кто были эти самые «заплесневелые обскурантисты»? Экономисты, агротехники и географы, как узнал Геннадий вскоре. Ведь гидростанция не только работает, еще и требует работы — несколько лет труда до самого первого киловатт-часа.

Орошает сухие земли, но затапливает и орошенные, лучшие, пойменные. Приносит доход, но требует и расхода: губит леса, дороги и города в зоне затопления.

Да, изыскатель выбрал наилучший створ, но есть люди, возражающие против любого створа. Может быть, и правы те, которые доказывают, что в данном случае прогрессивное направление невыгодно. Невыгодно! И летят в мусорные корзины проекты, годы трудов. Так что же, признаваться, что работала зря целая группа, целый инстатут, годами тратили фонды? Ни за что! Происки заплесневелых!

Нежелание личное, нежелание групповое!

А есть ли нежелание всеобщее, общечеловеческое?

Ядовитый Геннадий утверждал, что есть и такое. Называется оно «антропоцентризм». И выражается примерно в таких идеях: «Земля — центр Вселенной», «Бог создал человека по своему образу и подобию», «Человек — вершина творения», «Наша цивилизация — единственная в Галактике», «Робот никогда не превзойдет мыслящего человека» и т. д.

Но тут, мне кажется, Геннадий переборщил в своем юношеском нигилизме.

И довольно о втором томе. Третий же Геннадий намерен был отвести методике. Но тут объяснять нечего. В томе первом описаны типовые ошибки, в томе втором — их причины. Значит, надо взять конкретную задачу — биологическую, экологическую, экономическую, — определить границы знаний (общественных, групповых и личных), границы умения (научно-теоретического, технического, психологического — общественного, группового и личного). В результате вычерчивается график — поле знаний. На нем области точного знания и полузнания — область гипотез. На поле знаний накладываются поля групповых и личных знаний. На большом поле — малые поля. Где нет совпадения — площади возможных ошибок. Поле накладывается на поле — выглядит солидно и современно.

Само собой, всю эту теорию я пересказываю своими словами и вкратце. Наташа излагала мне ее добрый час, очень толково излагала, с пониманием, не только с восхищением. Поколебавшись еще раз, она развернула и позволила машине заснять красочную схему-график (девушка сама разрисовала ее цветными фломастерами), а в заключение прочла отрывочные записи — беглые мысли юного гения, записанные бисерным девичьим почерком. Читая, Наташа все поглядывала на меня: прихожу ли я в восторг, ведь правда же, замечательно? Но вслух спросить стеснялась — опасалась уподобиться тем экзальтированным девицам, которых сама же осуждала.

А я, по правде сказать, завидовал. Никогда никакие девицы не записывали бисерным почерком мои мысли, не читали их с радостью всем знакомым и незнакомым. Но ведь я и не пытался основать новую науку.

— И за чем же задержка? — спросил я. — Вы его любите, безусловно. А он? Тоже любит? Ну, так женитесь и будьте счастливы.

— Говорят, что я хлебну с ним горя. — Наташа опустила глаза.

— Кто говорит?

— Мама. И Лена — это моя, старшая сестра. У нас нет секретов друг от друга. И Сергей тоже. Ага, и Сергей появился на горизонте.

— Кто такой Сергей? Соперник?

— Пожалуй. Ну, в общем, он мне делал предложение.

— Расскажите о нем со всеми подробностями.

Мне был предъявлен портрет, он оказался в том же альбоме. Крепкий, широкогрудый, основательный парень в замшевой куртке с многочисленными карманами и молнией на каждом кармане. Этакий богатырь… Вероятно, он шутя клал на обе лопатки гибкого Геннадия… если, конечно, успевал обхватить его.

С фотографии Сергей глядел хмуро — вероятно, старался придать солидный вид своей круглой, мальчишеской, не очень выразительной физиономии.

— Стало быть, у Геннадия есть и враг?

— Нет, нет, совсем не враг, — поспешно возразила Наташа. — Они давнишние друзья, в одной школе учились, вместе решили поступить в наш институт. Сергей убедил, конечно. Он для Гены как бы старший брат. У Гены настроения, заскоки, взлеты и провалы, а Сережа — твердая ось. Он и учится ровно, и глупостей не делает никогда. И Гену выручает, когда его заносит — брякнет что-нибудь неуместное или в историю ввяжется. Сережа все повторяет, что таких, как Гена, мало, их беречь надо.

— Тоже восхищается, как и вы, Наташа?

— И восхищается, и возмущается. Говорит, что Гена не умеет уважать свой талант. Наставляет и направляет. Ну и соревнуется все время. Когда Гена делает доклад, Сергей старается взять близкую тему. Часто побеждает потому, что Гена остывает на полпути, не доводит дело до конца. Мне даже кажется, — добавила

Наташа после паузы, — что Сережа и за мной начал ухаживать, когда узнал, что мы… дружны с Геной. Для него темы Гены — самые интересные и девушка Гены — лучшая из девушек.

Я подумал, что наблюдение Наташи делает ей честь.

Вдумчивая девушка. Другая бы просто считала себя неотразимой.

— А о теории ошибок Сергей знает? Или это секрет от него?

— Знает с самого начала. Гена — открытый человек: что на уме, то и на языке.

Сережа знает, но говорит, что ничего не выйдет. Все твердит, что наука — это труд и труд, открытия не даются кавалерийским наскоком. Идея сама по себе ничего не стоит, идея — четверть процента или того меньше. Ошибковедение — всего лишь слово, а слово придумать не так уж трудно. Вот он, Сергей, изобретет еще одно слово — истиноведение (наука об истине). Слово есть, но какой в нем смысл? Вся деятельность ученых и есть поиск истины — значит, истиноведение только другое название для науки. А ошибковедение — третье название, потому что ошибки есть во всех науках, все заняты искоренением ошибок.

И еще он говорит, что Гена надорвется обязательно, если займется ошибковедением всерьез. Нельзя объять необъятное. Одному человеку не под силу изучить все науки, всю технику, всю жизнь. До нашей эры, во времена Геродота, еще можно было обозревать всю историю с географией вместе потому, что знаний было немного. Но с тех пор наука так выросла, так разветвилась, накопила

Гималаи фактов, охватить их одним умом невозможно. Научный работник, если хочет принести пользу, должен сосредоточиться на чем-то одном, иначе он утонет в библиотечном море. Сегодня, чтобы выйти за границы известного, надо себя ограничить. Так говорит и отец Сережи.

И самое главное, не надо воображать, что ты первый ученый на Земле. Тысячи лет люди исследуют природу, кое в чем разобрались сообща, международным коллективом. Наука не создается одиночками. Новичок приходит в коллектив и вливается в коллектив, чтобы продолжать начатую работу, а не переиначивать все по-своему. Вот он, Сергей, и будет продолжателем, пойдет вперед продолжая, а не возвращаясь к азам, к античному умозрительному уровню. У него уже все продумано. Институт он постарается кончить с отличием: надежда есть, троек не нахватал, как Гена с его безалаберностью и капризами: «Это мне интересно, а это неинтересно, не желаю учить». Сразу после института Сергей поступит в аспирантуру — папа поможет. Он же декан, правда не на нашем факультете, но это тем лучше. Потом — диссертация. Если удастся, возьмет тему поближе к отцовской, или же будущий шеф подскажет (руководители любят, чтобы работа аспирантов входила как глава в их монографию). Примерно в двадцать семь лет — кандидат, к сорока — доктор. Можно и науку основать на какой-нибудь обособляющейся ветви. Но ошибки — это мелковато. «Ошибочки, вставочки, поправочки, мелочишечки!» Науку надо продолжать расширяя, вбирая все прошлое рак часть. Механика Ньютона — часть теории относительности, теория относительности — часть будущей теории поля. Но куда расширять, куда продолжать — не студенту разбираться. Студент должен осваивать достижения прошлого, взобравшись на плечи предыдущего поколения.