Хуберт Хорстман - Загадка серебряной луны

А Далберг? Сразу же после возвращения от лисичек он высказался по поводу своего поведения. Он ни пытался защититься ни умалить свой проступок. Он осознавал, что речь шла об убийстве, что он поставил на карту не только свою жизнь, но жизнь своего товарища, что он привел экспедицию на край катастрофы. И он был готов принять любое наказание.

— Конечно, я знаю, что вы не можете ни временно отстранить меня от работы ни запереть, потому что я буду нужен. Но у вас есть право составить протокол и подать на меня жалобу после завершения экспедиции.

Его руки немного дрожали, когда он положил на рабочий стол лист бумаги и шариковую ручку.

— Это будет стоить мне карьеры пилота. Но что толку? Составьте протокол. Я подпишу.

— Бумажки! — пробурчал Веккер.

— Лучше скажите нам, какой урок Вы извлекли.

— Касаемо пожирателей снега?

— Речь идет о лисичках! Или вы как и раньше считаете их уместными…?

— Вовсе нет, — ответил Далберг. Правда он не считал важным, какое слово использовалось для обозначения обитателей луны, но он признавал, что название «пожиратели снега» звучало пренебрежительно, и он вовсе не хотел… В остальном реакция пожирателей … лисичек на убийство двух молодых созданий убедила его в том, что его тезис об агрессивности обитателей луны был лишен всяких оснований, и он будет в будущем вести себя таким образом, что…

Все это хорошо! Бронстайн не сомневался в искренности Далберга. То, что именно он сильно нервничал из-за нарушения дисциплины, собственного просчета, было очевидно, и воистину не нужно было много проницательности чтобы признать, что лисички были чем угодно, только не мстительными и вовсе не агрессивными.

Но изменил ли Далберг внутреннюю установку относительно лунных жителей? Признавал ли он в них существ, которые заслуживали не только научного интереса, но и уважения? Был ли он готов признать их как равноправного партнера человечества?

Пожалуй, нет. На это указывал уже тот факт, что он хоть и старался, не произносить вслух пренебрежительные слова «пожиратели снега», но они постоянно были у него на языке. После того, как лисички в прямом смысле этого слова создавали им тепличные условия, он больше не рассматривал их как опасного противника, но вместо этого, по всей видимости, как беспомощных глупцов, наивность и легковерие которых вызывало отвращение, которые в лучшем случае заслуживали сочувствие, но вовсе не уважение.

Не менее опасная точка зрения! От невежества и надменности до бесцеремонного поведения порой один маленький шаг. Пока Далберг придерживался этой точки зрения, необходимо было лишить его возможности приближаться к лисичкам. Это значило, что ему нельзя было давать заданий, которые привели бы его в окрестности утесов либо на другой берег метанового озера.

— Хотел бы я знать, что это могло бы означать. — Вестинг озадаченно уставился на свои ладони. — Вот, закрываю глаза, как у меня чешутся кончики пальцев, и что происходит? Я вижу очертания большого пальца моей руки, опять таки не открывая глаз.

— Вы видите пальцами?

Теперь Анне потеряла спокойствие.

— Верю-верю.

— Давайте, повторите попытку!

Вестинг откинул голову назад, закрыл глаза и вытянул тонкую, левую руку с тонкими венами.

— Протяните-ка мне предмет так, чтобы я к нему не прикоснулся.

Анне немного медлила. Затем она быстро сняла медальон с цепочки в вырезе своей блузки и протянула его Вестингу.

— Маленький, овальный предмет.

— Mon Dieu![14]

— Спорим, я тоже так умею! — крикнул Веккер.

Анне использовала на сей раз карандаш, и Веккер сразу же идентифицировал его.

— Это значит, — взволнованным голосом сделала Анне вывод, — что чувствительность кожи действительно рудимент, как предполагают многие нейрофизиологи. Оно есть у каждого человека, но ему нужна особая активация, чтобы задействовать его.

— И где мы возьмем эту активизацию в нашем случае?

— У лисичек.

— Новая форма попыток контакта? — предположил Бронстайн.

— По всей видимости.

— Но с каким намерением, черт побери!

— Собственно, существует только три возможности, — сказал Веккер. — Первая: мешающий маневр. Исключается! Было бы удобнее расправиться с Далбергом в пещере и вытащить нас на равнину, чем сейчас запоздало начинать лучевую бомбардировку.

Вторая возможность: своего рода выражение благодарности за наш отлет. Так же неправдоподобно! Потому что мы берем курс на район, в котором тоже есть лисички. От внимания обитателей вулканов не могло ускользнуть, что мы уже несколько недель готовим новую посадочную базу на метановом озере, и они не станут замышлять коварство, желая своим соседям на юге на их голову того, что у них самих вызывает отвращение.

Третья возможность: мы должны вернуться. Они зовут нас — по какой бы там ни было причине — обратно в родные земли. В пользу этого предположения говорит то, что они пытаются обратить на себя внимание посредством нашего осязания, после того, как передача оптических сигналов не принесла им успеха.

Немного позже была отклонена и последняя из трех мыслимых возможностей. Активность осязания затихла, и ничто не указывало на повторную смену способа подачи сигналов. Последняя часть полета прошла без сюрпризов.

Но, когда команда покинула корабль, на нее обрушился град оптических впечатлений с искаженной перспективой, накладывавшихся друг на друга и переходящих друг в друга, каких еще не переживала даже Анне.

Прошло три недели, срок, который он обозначил сам себе, прошел!

Бронстайн сидел на берегу Метанового озера. Волны плескались и лизали его обувь, время от времени брызгали пару хлопьев грязно-белой пены на забрало гермошлема.

Молодые лисички сновали поблизости туда-сюда. Некоторые забавлялись тем, что качались на волнах, застыв на месте, было видно только их коричневые шляпки. Другие засасывали до отказа метан в свои отростки и брызгали его маленькими фонтанами на берег из полированного льда.

В паре дюжин шагов от Бронстайна стояла группа более взрослых экземпляров. Полные достоинства они смотрели на забавы молодых соплеменников.

Бронстайн вздохнул. Всего несколько часов в день, часто всего несколько минут, ему и его спутникам было благосклонно позволено видеть нормальными человеческими глазами. Едва они покидали шлюзовую камеру, как лисички включались в процесс зрения. Менялись не только цвета и перспективы. Горизонт то подвигался на расстояние вытянутой руки, то земля под ногами исчезала в тумане. Предметы, которые только что имели четко очерченные контуры, превращались в следующий момент в бесформенную кашу. Порой в поле зрения появлялся даже собственный образ. Иным второе «я» неожиданно перебегало дорогу, а кто-то сталкивался с ним лицом к лицу или оно поворачивалось к нему спиной.