Еремей Парнов - Пылающие скалы

— Но почему же после? Ведь это совсем рядом! Легче до Рио-де-Жанейро дозвониться…

— Вот и звоните себе в Рио-де-Жанейро, — был ответ, за которым мгновенно последовал короткий сигнал.

— Безобразие! — бросил Гончарук в прерывисто гудящую трубку.

Не успел он, перелистывая записную книжку, собраться с мыслями, как требовательным звонком о себе возвестила столица.

— Дмитрий Васильевич? — он обрадовался, застав Северьянова в кабинете. — Владивосток беспокоит с утра пораньше… Знаешь уже про наши подвиги?

— Ты о чём это, Герман Кондратьевич? — в ретранслированном спутником голосе вибрировало лёгкое эхо.

— Да о Руновой! Неужели не доложили?

— Ах, Света! Как она там сейчас?

— Вот сижу на телефоне, дозваниваюсь. С тобой проще оказалось соединиться… Главные страхи, можно сказать, позади. Оклёмывается потихоньку. Но врачи говорят, что до полного выздоровления ещё далеко. Прямо не знаю, как быть. — Гончарук выжидательно примолк.

— В смысле?

— Так ведь с якоря надо сниматься!

— Ну, до тех пор ещё много воды утечёт.

— Не скажи, Дмитрии Васильевич, время быстро летит, не успеешь и оглянуться… А медицина между тем ничего успокоительного не сулит. Длительное амбулаторное лечение, говорят, потом санаторий. Что присоветуешь в данном контексте?

— Я-то тут при чём? Тебе виднее. Очевидно, искать замену придётся, я правильно понимаю?

— Боюсь, что так, Дмитрий Васильевич. У тебя нет подходящей кандидатуры?

— Отошёл я от морской геологии за эти годы, порядком отошёл…

— Боюсь, что непросто будет найти нужного человека. Рунова и геолог превосходный, и батискаф знает. Прямо ума не приложу.

— Сочувствую, но ничем помочь не могу. Я потому и просил за неё, что видел, как говорится, в деле…

— Ну, извини в таком разе, Васильевич. Всего тебе самого лучшего.

— И тебе, Герман Кондратьевич, и тебе… Спасибо за звонок. А Светлане, если увидишь, мой самый горячий привет. Попутного ветра…

Закончив разговор, Гончарук почесал макушку тупым концом карандаша. Затем нашёл в академическом справочнике номер ленинградского филиала и заказал разговор, вычеркнув попутно Рунову из списка.

Звонок прозвучал, едва он положил трубку.

— Теплоход “Борей” на проводе, — ответил приятно удивлённый Герман Кондратьевич.

— Гера, салют! — Оказалось, что звонит, причём по собственному почину, Слепцов. — Узнал про твои печали и поспешил с дружеской помощью.

— Очень тронут, Владимир Фёдорович. Дружба превыше всего. Только у нас, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, всё пока развивается по плану. Разве что “Пайсис”-второй немного запаздывает? Ты про него?

— При чём здесь “Пайсис”? — с ощутимой ноткой нетерпения укорил Слепцов. — Тут, понимаешь, весь институт гудит про Светлану, а он “Пайсис”! Аппараты тебе дороже людей, технократ ты неисправимый?

— Обижаешь, Владимир Фёдорович. Я полностью в курсе.

— Нелепый случай! Как же это она, бедняжка?

— Да, не убереглась, но с кем не бывает?

— Мы все ужасно переволновались. Положение серьёзное?

— Считай, что обошлось. Вытащили. Пошла на поправку.

— Даже так? Ну, я рад, Гера, чертовски рад. — В мембране послышалось учащённое дыхание и чьи-то дальние голоса.

— Алло, Владимир Фёдорович! Ты тут?

— Да, извини, отвлекли на минуту… Значит, обошлось, говоришь? И может пойти в плавание?

— Вот этого пока не знаю. Подождём, что скажут врачи.

— А не останешься сидеть на бобах?

— Есть такая неважная перспектива, но что делать, Владимир Фёдорович. Заменить Рунову практически некем, и ты знаешь это лучше меня. Ценность её как работника неоспорима. Особенно в свете последней ориентировки насчёт конкреций.

— Я потому и звоню, что понимаю, как ты там маешься. Есть у меня на примете один симпатичный человечек, Гера. В порядке подстраховки. В случае положительного решения сможем оформить вмиг.

— Кто? — без всяких околичностей спросил Гончарук.

— Башмачникова Нелли Антоновна. Тоже кандидат наук, участвовала в морских экспедициях, притом наш кадр, институтский, не откуда-то со стороны. Ты обмозгуй, Гера. Только не затягивай слишком. Я, говоря по чести, не любитель форс-мажорных ситуаций.

— Я тоже. Но ведь она, по-моему, чистый биолог?

— Подумаешь, какая важность! Подучится.

— С высокого-то кресла всё лёгким кажется, — вздохнул Герман Кондратьевич, записав фамилию на отдельном листке. — Геологическим исследованиям Руновой в программе отводится ведущая роль, — отчеканил он с металлом в голосе. — За них с меня спросят в первую голову… Кого получше нет у тебя, Владимир Фёдорович?

— Я, Герман Кондратьевич, рекомендации не с бухты-барахты даю, с полной ответственностью.

— И всё же?

— Поразмыслю на досуге, — нехотя пообещал Слепцов, — но и ты озаботься. Лады?

— Ну, лады в таком разе.

— Так я вызову тебя в понедельник?

— Больно торопишь, Владимир Фёдорович. Так нельзя.

— Не я, дорогой товарищ, время нас торопит.

— Что-что, а уж это на собственной шкуре ощущаю. Значит, всё ясно, будем думать, — закончил разговор Гончарук в полной уверенности, что ни при каких обстоятельствах не возьмёт Башмачникову. Поколдовав над исчерканным списком, он заменил жирный минус на крохотный вопросительный знак.

Потом дали Ленинград.

К телефону подошёл членкор Андреев, заслуженный полярник, у которого Гончарук начинал ассистентом.

— Как же, хорошо помню, — ответил он с чопорной вежливостью на выспреннее приветствие. — Даже слежу порой за вашими маршрутами по карте… Чем могу служить?

— Выручайте, Борис Львович! — взмолился Герман Кондратьевич. — Срочно нужен дельный альголог, причём с геологическим уклоном. Не присоветуете по старой памяти?

— В экспедицию?

— Да, причём маршрут очень интересный и исключительно перспективный.

— Когда?

— Скоро, Борис Львович, в том и беда.

— Чего же вы только теперь спохватились?

— Так уж вышло… Заболел наш самый надёжный товарищ.

— Боюсь, что ничего не получится, у всех, понимаете, свои планы. Да и подразъехался народ по белу свету! Нет, такие вопросы нужно решать загодя.

В райцентр удалось пробиться только под вечер.

— Как там наша больная, доктор? — проникновенно понизив голос, осведомился Гончарук.

— Состояние удовлетворительное, но чувствует она себя ещё очень плохо.

— А печень?

— Думаете, за один день что-то может измениться?

— Почему за один? Но вообще-то я вас понимаю, доктор. Я и сам биолог. Клетки медленно восстанавливают свою функцию. Вся беда в этом.

— Не только, но в основном верно.