Павел Шумилов - Одинокий дракон

Лира просит перевести то, что я машинально нацарапал на песке. LIVE — EVIL. Жить — зло. Англичане — мудрые люди. Как в детской загадке — ответ тут же, написан задом наперёд. Перевожу.

— Но почему, Коша? Ведь всё идёт, как ты задумал. Мы строим новые базы, учим людей. С церкачами поладили. А крыло у тебя новое вырастет.

— Наверно, потому, что мечта драконов заключается вовсе не в строительстве новых баз. Я сейчас даже не помню, о чём мечтал до того, как Тита на болоте встретил. О чём думал, помню, а о чём мечтал — нет. У тебя есть мечта?

— Конечно, есть. Раньше я мечтала стать леди. Потом — отомстить магистру. А теперь мне надо продолжить род Тэриблов. Чтоб совсем не угас. Я ведь последняя осталась.

— Вот-вот.

— Ой, Коша, прости! Ты ведь тоже последний… А ты точно уверен, что драконов не было в 21-м веке?

— Точно.

— А в 22-м?

— На 90 процентов.

— А в 23-м?

— Не помню.

— Значит, в 23-м веке драконы могут быть. А десяток драконов в 21-м веке погоды не испортят! Ты сам говорил, людей — миллиарды, а драконов будет совсем немного. С исторической точки зрения никто и не заметит.

— Ничего это не значит. Это значит только то, что я не знаю. Повелители уже пытались обмануть время. Сама видишь, чем кончилось.

— По-моему, ты просто трусишь.

— Правильно. Трушу. Мне нельзя рисковать. Если б дело меня одного касалось…

— Ага, Блудвил то же самое говорил: «Я не за себя боюсь, а за сына». А кто трусит, тот никогда не побеждает.

— Глупенькая, может я как раз и боюсь победить. Человеческая самка сколько детёнышей может родить за свою жизнь? Меньше двух десятков. А драконская? По два каждый год. И это так, между делом. Никаких неприятных ощущений и родовых мук. Ты знаешь, сколько лет живут драконы? Никто не знает. Компьютер так и не обнаружил предела. Живут, пока не надоест. И каждый год по два дракончика. А у тех через десять — пятнадцать лет — ещё по два дракончика. Уяснила, сколько нас может стать к 23-му веку?

— Коша, я не знала. Но всё равно, за счастье нужно бороться. Ты сам так говорил.

— Всё правильно. Тебе нужно бороться. Это твоё время, твоя планета. А я здесь — как заноза в пятке. Выполню своё предназначение и исчезну без следа. Вот послушай:

На Земле мы не навсегда.Только на время.

— По-моему, это из японской поэзии. Правда, красиво?

— Не знаю. Ты любого переспоришь, но ты не прав! Мы с Анной обязательно что-нибудь придумаем. А ещё я хотела тебе предложить сшить перепонку из брезента, если тебе вертолёт не нравится.

— Перепонка из брезента… Перепонка… Если её надеть на крыло, как перчатку, пристегнуть у хвоста… Лира! Ты умница! Нет, спереди тоже надо пристегнуть… Если сползёт, я опять шлёпнусь. Получается сбруя, как на лошади. Ремень под крылом — и к хвосту… Летим скорей назад!

Подходим к моей комнате и обнаруживаем, что к двери крест-накрест приварены два солидных швеллера. Смотрю на Лиру, она на меня. Отлавливаю кибера и спрашиваю, что это значит. Кибер не в курсе. Главный компьютер информационной централи тоже не в курсе. Компьютер инженерной базы выделил трёх киберов-ремонтников на полчаса для монтажно-сварочных работ по приказу человека. Какого человека, что за работы, не знает. Компьютер склада выдал два швеллера киберам. Ищем киберов. Все трое ничего не помнят. Видимо, получили приказ забыть. Даю задание прочитать содержимое чёрных ящиков нашкодивших киберов. Чёрные ящики пусты. Записи стёрты около часа назад. Выясняем, кто стёр содержимое чёрных ящиков. По косвенным уликам находим ещё одного кибера. Сам он тоже ничего не помнит, но в его чёрном ящике сохранилась запись, что приказ стереть чёрные ящики злоумышленников исходил от одного из них. Что называется, концы в воду. Видимо, кто-то из вундеркиндов подшутил. Вот они все, из-за угла выглядывают. Иначе чего бы они здесь столпились? Приказываю киберам срезать швеллеры и открыть двери. На столе фотокопия записки:

Эх, Мастер! Ну нельзя же быть таким беспечным!

И силуэт драконочки, нарисованный одним движением пера.

Интересно получается. Детишек куда не надо не пускаю, а любой церкач может… В системе безопасности базы огромная дыра. Анна, со свойственной ей деликатностью, тонко намекнула…

— Здорово! Как ей это удалось? — спрашивает Лира.

— Через узел связи. Вызвала кибера и объяснила ему, что делать. Твой магистр из нас мокрое место бы сделал.

— Нет, это понятно. Как она дракона нарисовала!

С брезентовым протезом перепонки оказалось всё далеко не так просто, как хотелось. Во-первых, прочность материала. Во-вторых, упряжь, которая должна одеваться на меня, чтобы удерживать перепонку. В-третьих, протез не должен мешать нарастать настоящей перепонке. Пришлось пойти на крайний шаг — продырявить левую, здоровую перепонку в трёх, а растущую правую — в семи местах. Иначе упряжь скользила и не удерживала перепонку так, как надо. Чтоб дырки не зарастали, в них вшили кольца из пластика с губчатой окантовкой. Жду с нетерпением, когда кольца врастут в ткань перепонки. Шляюсь по замку, заглядываю во все двери, и ни на чём не могу сосредоточиться. Обнаружил в одной аудитории электроорган, настроенный под клавесин. Попробовал на нём играть. Пальцы что-то помнят, только клавиши такие маленькие, что нажимаю на три сразу. Заказал на инженерной базе инструмент моих габаритов.

Вторые сутки не могу оторваться от электрооргана. Играю всё подряд. Встроенный в орган процессор ведёт нотную запись и передаёт всё в главный компьютер. Иногда я вспоминаю композитора, год написания, название и диктую в микрофон, иногда историю написания произведения, чаще только название или композитора. О некоторых вещах ничего не помню, кроме самой музыки. Не успеваю кончить одну, как в мозгу уже звучит следующая. Вчера играл классику. Баха, Моцарта, Вивальди, Чайковского. Переключал орган с клавесина на скрипку, с рояля на семиструнную гитару. Орган — чудо! Одно движение хвоста (регистры удобней переключать хвостом), и виола помпеза превращается в арфу, саксофон, английский рожок или барабан. Сегодня попробовал записывать произведения для нескольких инструментов или голоса и сопровождения. Записываю сначала один инструмент. Потом пускаю запись на наушники, записываю следующий. Подпрыгивая от нетерпения, играю 142 такта паузы на последнем, каком-нибудь геликоне. А в висках уже стучит новая мелодия.

Пятый день музыкального запоя. Только что записал песню голосом Барбары Стрэйзанд. Где-то семидесятые или восьмидесятые годы двадцатого века. Даже названия толком не помню. Что-то насчёт женщины и любви. Прослушал, хотел подправить одно место, и сорвал голос. Подошёл к зеркалу, увидел себя. Глаза ввалились, красные. Нос сухой. Левое веко дёргается. Когда же я спал последний раз? Напиваюсь воды из-под крана и ложусь. Прямо на пол, не отходя от умывальника. Последняя мысль — хорошо, что линолеум мягкий.