Елена Асеева - К вечности

— Малецык, ничего не бойся, я буду подле, — участливо произносил Перший и нежно гладил волосы Яробора Живко.

И я ощущал даже чрез густоту волос, кожу, кости мальчика трепетание его перст… его возбуждение и любовь.

— Отец так боюсь расставания с тобой, — отзывался я Першему, так желая к нему прикоснуться. — Вдруг, что-то пойдет не так и я покину плоть… покину тебя. А впереди такая долгая разлука.

— Но это будет последняя наша разлука, а после мы будем всегда вместе. Всегда, мой дорогой, — ласково шептал мой Творец и той нежностью укачивал меня… вместе с покачивающейся на его груди вверх…вниз человеческой плотью.

Не могу точно утверждать, что я был спокоен пред пересадкой плоти, просто не куда было деваться. Поелику когда Кали-Даруга спросила меня, согласен ли и готов, я, туго вздохнув, ответил:

— Готов.

Рани, определенно, не поверив мне до конца, за пару дней до вмешательства проводила лечение надо мной. И как, когда-то спасая меня от гибели в плоти Владелины, ноне вводила через ухо спящего Яробора Живко нитевидный витень, тончайшее устройство, через каковое впрыскивала сверхвысокочастотные волны в мое естество, абы таким побытом придать бодрости и снять напряжение. Кали-Даруга почасту проводила ту процедуру, подвергая меня также электромагнитному излучению, понеже считала, что мое раздражение есть нечто иное, как последствие пережитого лечения в Отческих недрах и обобщенно всего перенесенного допрежь того.

Чтобы благополучно перенести пересадку мозга и меня в одноприродную человеческую плоть (проще говоря оттиск, копию, клона), в Млечный Путь прибыл Небо. Он, как и Дивный, был частым тут гостем, хотя Кали-Даруга явственно обоих старших Расов недолюбливала, по непонятной мне причине. Но в этот раз Небо привел не судно для Першего, а прибыл на своем на зинкурате, доставив на землю, малое околопланетное судно мартирий.

Пред тем, как мартирий достиг Земли, он выпустил из своего дна крохотную по яркости и силе севергу. Сия особого состава северга должна была расчистить для посадки оземь, сровняв и соорудив на ней площадку. Потому с места падения северги на планету вверх вырвалось огромное вихревое серо-бурое облако насыщенное пылью, частицами грунта, листвой и мешаниной перемолотой древесины. Закручивающаяся по спирали круговерть сформировала над кронами деревьев похожее на шляпку огромного гриба облако, где стремительно вращались по спирали пыль, кусочки почвы, останки деревьев. Засим вихревой столп с лепестками полымя осев книзу сожрал в своей мощности и сами деревья, и растения, и верхний слой почвы, создав ровную, каменно-спекшуюся буро-черную поверхность, на каковую немного погодя и опустился мартирий. Так как по своей функциональности данное судно могло находится, приземляться токмо на идеально — гладкую поверхность.

Блестящий, цилиндрической формы мартирий застыв над площадкой, выпустил из себя более тонкую в сравнении с корпусом стыковочную ступень черно-синего цвета, едва переливающуюся. Выдвинувшись на значительную длину, сравнявшуюся с протяженностью верхнего его остова стыковочная ступень корпуса, замерла над каменисто-спекшейся площадкой, и немедля, дернувшись, окаменело и все судно. А миг спустя из нижней части корпуса выползли шесть тонких золотистых ножек, которые резво дотянувшись до площадки, похоже, впились в ее полированную гладь своими концами. И тотчас ножки дернули на себя все судно, при сем согнувшись в угловато выпирающих в середине навершиях. Стыковочная черно-синяя ступень, также скоро опустившись, вклинилась своими бортами в поверхность площадки, пробив в ней дыру и углубив собственные стенки, сим создав единое целое с самим каменным полотном.

А внутри мартирия уже все подготовили к пересадке…

В мрачной кирке, формой напоминающей полусферу, где стены, свод и пол имели сине-фиолетовый цвет с россыпью мелких звездных брызг едва озаряющих тусклым светом помещение, стояли две кушетки. Они поместились на высоких треножниках и имели ровные поверхности, самую малость вдавленную в середине. Между теми двумя кушетками находился совсем крохотный промежуток, в котором, прямо в изголовье, стояла плюсна, приспособление на толстой стеклянной, полой стойке, внутри какового зримо перемещалась пузырчатая, пурпурная жидкая соединительная ткань, находящаяся в состоянии кипения. В навершие плюсны расположились две широкие в обхвате и вельми подвижные желто-зеленые воложки, сужающиеся к концу, однако с махонистыми горловинами. Они иноредь колыхали своими стенками, а красные жилки, испещряющие их поверхность, зримо шевелились. Еще два шнура, соответственно величаемые дротины, темно-зеленого цвета были намотаны на отходящий от середины плюсны долгий бурый крюк, который изгибаясь, удерживал на своем конце маленький, пальчатый, зеленый с тремя симметрично расположенными жилками на каждой лопасти, лист. Вообще вся плюсна совмещала в себе механические и чисто растительные части, будучи живой, так как не только жилки на воложках шевелились, но и подавали о себе знать, порой вздрагивающие дротины, и трепетал, воочью удлиняя свои лопасти листочек на крюке. Данное приспособление было когда-то создано нарочно для бесиц-трясавиц Асилом, Вежды и гипоцентаврами.

На кушетки уложили два тела Яробора Живко. Это я увидел, когда одного из них… того в котором я пока находился бесицы-трясавицы внесли в кирку. Иное же тело мальчика, что лежало на правой кушетке, и впрямь полностью соответствовало тому, в коем я допрежь находился. Оттиск Яробора ко всему прочему еще был густо оплетен ажурной сетью голубых волоконцев, будто укрыт сверху сквозным паутинчатым одеялом. Обаче не столько укрыт, сколько утыкан игольчатыми остриями, каковые пронзали на туловище, конечностях все нервные и мышечные окончания, с тем поддерживая в них жизнь. Несколько алых отростков отходя от стенок кушетки, разветвляясь на множество мелких шнуровидных стеблей, плотно оплетали нос и губы новой плоти, внедряясь в саму кожу, глубь ноздрей, рта своими махунечкими присосками. Более тонкие нитевидные стебли окутали сверху сетью сомкнутые глаза и уши оттиска. Старую плоть, в оной ноне я все еще располагался, уложили на левую кушетку. Мозг в этой плоти спал, чтобы я мог все слышать и знать о дальнейших действах бесиц-трясавиц.

Пред тем как в кирку пришел Отец, Кали-Даруга склонившись ко мне, мягко сказала:

— Ом! Дражайший наш Господь Крушец вы только не волнуйтесь, все будет благополучно, и ни в коем случае не разворачивайтесь.

Неприятное дребезжание, после выдохнутого Кали-Даругой указания «приступайте», кажется, переполнило не только саму черепную коробку, но и всего меня. Хруст распиливаемых костей, дребезжание воложек, кои мельчайшими своими зубцами выжигали хрящевую ткань, отзывался не только подергиванием конечностей плоти и легкой вибрацией самого мозга, каковой я прямо-таки укутал в себя, абы не допустить гибели. Он отдавался волнами в моем сияющем естестве, скрежетал, очевидно, в оранжевых паутинных кровеносных сосудах, ажурных нитях кумачовых мышц и жилок, живописующих формы лица: губ, впадин-глаз, чуть выступающего над общей поверхностью лба, скул и носа.