Алексей Калугин - Игра в реальность

– Это нам тоже мог бы объяснить Одиссей.

– Есть два «но». – Я показал Витьке два пальца. – Во-первых, мы не знаем, как связаться с Одиссеем без риска для жизни, во-вторых, мне очень не нравится, что при первой встрече он сразу же захотел нас убить.

– Ты знаешь, чем больше я думаю об этом, тем больше у меня возникает сомнений. – Витька в задумчивости прикусил ноготь большого пальца. – То, что Одиссей жаждет нашей крови, нам известно только со слов Париса.

– Разве? – Изображая недоумение, я приподнял левую бровь. – А пистолеты в руках убийц тебе кажутся недостаточно вескими аргументами?

– Вот именно пистолеты меня и смущают, – кивнул Витька. – Ты полагаешь, что в их будущем люди не смогли придумать ничего лучше пистолета? Глупо как-то получается: ребятки из далекого грядущего – и вдруг тычут в нос пистолетами, как будто только что впервые в жизни посмотрели фильм с Клинтом Иствудом.

Я чувствовал, что начинаю понимать Витькину логику. И мне это, признаться, совершенно не нравилось. Потому что если истолковать все произошедшие с нами события так, как пытался сделать это Витька, то получалось, что мы никому и ничему не могли верить. Почва под нашими ногами и прежде не была особенно твердой, но теперь мы вообще вступали на болотную зыбь, где каждый шаг мог оказаться последним. И самым отвратительным было то, что я отчаянно хотел оставаться на прежних позициях по самой постыдной причине: следуя инструкциям Париса, я чувствовал себя чуточку уверенней, чем находясь в свободном плавании. Я до сих пор не мог забыть той радости, которая охватила меня, когда, спасаясь от парней Одиссея и совершенно не зная, что делать и куда бежать, я вдруг услышал в трубке телефона голос Париса. Он все время находился где-то неподалеку, и это давало мне уверенность в том, что все идет как надо и вскоре мы с Витькой будем, посмеиваясь, вспоминать наши приключения. Или же вообще напрочь забудем о них. Сказать по чести, я просто боялся вновь оказаться в пустоте и неизвестности.

– И еще мне не нравится то, что мы видим ситуацию только глазами Париса, – продолжил свою мысль Витька. – Согласись, такой взгляд трудно назвать объективным.

Я бы согрешил против истины, если бы сказал, что именно Витька посеял в моей душе первые зерна сомнений. Но именно он удобрил как следует почву, дабы они взошли и дали урожай.

Глава 21

Когда мы уходили, меня удивило то, как тепло, прямо-таки по-дружески, распрощался Трепищев с Витькой. Если мне он только бегло улыбнулся и коротко кивнул, то моего приятеля он долго не отпускал – все тряс руку и с огромным чувством изрекал какие-то банальности.

– С чего это писатель вдруг проникся к тебе любовью? – спросил я, когда мы спускались вниз по лестнице.

Витька усмехнулся.

– Пока ты беседовал с духами, мы с ним тоже кое о чем потолковали.

Я насторожился.

– И о чем же была беседа?

– Не беспокойся, – снова усмехнулся Витька. – Ни одну из заповедей Париса я не нарушил.

Мы вышли из подъезда во двор. Было начало одиннадцатого, но солнце еще не успело проникнуть в этот тихий уголок, который, казалось, был отгорожен от всего остального мира. Детская площадка была пуста – на лето родители развезли своих отпрысков кто куда смог: кто на курорт, а кто по-простому – на дачу с бабкой да дедом. На скамеечке под липой сидела пара благообразных старушек в аккуратных платьицах и чистеньких белых платочках. Слева от подъезда темнела большая лужа, как после сильного дождя. Но, насколько я помнил, ночью дождя не было.

– Так все же, о чем вы говорили с Трепищевым? – спросил я у Витьки.

– Естественно, о литературе, – ответил он. – О чем еще говорить с писателем?

Сказав это, он умолк, хотя прекрасно понимал, что именно меня интересовало. Такая уж у него была натура.

– Ну и?.. – подтолкнул я его.

– Мы смогли прийти к соглашению.

Я с тоской посмотрел на своего приятеля. Я знал Витьку Кровица с первого класса, и то мне порою казалось, что он намеренно пытается вывести меня из себя. На людей же, которые встречались с ним впервые, Витька, в зависимости от того, какое у него в данный момент было настроение, производил впечатление либо невозможного зануды, либо гнуснейшего типа с непереносимым характером.

– К какому соглашению? – пришлось спросить мне.

– Вадим согласился с тем, что его творения – это не литература. И даже не способ зарабатывания денег. Ты знаешь, он признался мне, что как-то раз случайно услышал в издательстве разговор о том, что выпуск его книг оплачивается неким меценатом. И оплачивается весьма щедро. В противном случае издательство ни за что не стало бы тиражировать подобную чушь. Я же, в свою очередь, согласился с тем, что тот факт, что книги его издаются, безусловно, является для автора стимулом к дальнейшей работе.

– И это все?

– Все. В конце разговора Вадим сказал, что беседа со мной помогла ему по-новому взглянуть на то, что он делает. Еще он сказал, что писать, конечно же, не бросит, но будет уделять больше внимания композиции книги и языку. Не думаю, что у него что-нибудь получится, – как автор Трепищев совершенно безнадежен, – но приятно уже то, что человек смог осознать свои недостатки и даже готов начать бороться с ними.

– И при этом ты не сказал ни одного доброго слова о его книгах? – спросил я, все еще ожидая какого-нибудь неприятного сюрприза.

– А ты считаешь, что о них можно сказать хоть что-нибудь, кроме слова «мерзость»?

Вопрос был чисто риторическим, поэтому я и не стал на него отвечать.

– А что тебя так беспокоит творчество Трепищева? – спросил Витька.

– Меня интересуют не книжки Трепищева, а то, каким образом все это связано с тем, что происходит с нами, – ответил я.

– Ты думаешь, это настолько серьезно?

– Суди сам. Во-первых, в каждом варианте реальности из тех, где нам довелось побывать, мы непременно видели книги Трепищева. Причем даже их оформление было абсолютно идентичным. Во-вторых, во время вчерашнего разговора по телефону Парис почему-то был возмущен тем, что мы в шутку стали восхищаться книгами Трепищева. А сегодня он вообще взбеленился, не объяснив даже толком причину своего гнева. Между тем мы всю ночь находились в квартире Трепищева, и ошибка, которую мы, по словам Париса, допустили, могла быть связана только с небезызвестным нам писателем. И наконец, в-третьих, у Трепищева на ключах болтается клиппер, который, как утверждает Парис, ему вручили солтеки. Помнишь историю о том, как он к нему попал: какой-то незнакомец подарил ему брелок в коридоре издательства, пообещав, что безделушка непременно принесет писателю удачу. Так все и произошло. А теперь еще выясняется, что существует некий таинственный меценат, который с удивительной щедростью спонсирует издание его никчемных книг.