Александр Ильин - Как это трудно

В трамвае, избавившем его, наконец, от пронизывающего северо — западного ветра, Иван Федорович с грехом попалам пришел в себя.

«Теперь давай по порядку, — решил он, когда мысли перестали кружить вокруг одного — единственного желания — быстрее согреться. — Если на комбинате не окажется и намека на аварийную ситуацию, я выставлю себя на посмешище. А если что‑то найдут? Кто поверит, что я узнал об этом от Примакина? А коли так, на кого падет подозрение в первую очередь? Ладно если утечку обнаружат или труба лопнет какая. А вдруг мина или явное вредительство? Доказывай потом, что ты ни при чем. Вызовы, допросы, показания… Так затаскают, что и не захочешь…»

«Ну хоть позвонить‑то ты туда можешь? Звонок-то к делу не пришьешь. Может и нет там ничего, а проверить не помешает.»

«Позвонить»… Тебе непременно следует позвонить на комбинат и, отрекомендовавшись главным врачом психиатрической клиники, сказать примерно следущее: знаете ли, уважаемый товарищ директор, тут вот у нас один пациент с несколько необычной формой реактивно — депрессивного психоза, утверждал, что у вас, якобы, авария на производстве произойдет. Сам он, к сожалению, переговорить не может — голову себе на днях о дверной косяк раскроил, но перед этим убедительно меня просил поставить вас в известность. Так может проверите, а?

Куда он тебя вероятнее всего пошлет с этим твоим предупреждением, не догадываешься?..»

Едва Трофимов открыл дверь своей квартиры, в лицо ему ударила волна теплого воздуха, густо пахнущего домом. Это был тот ни с чем не сравнимый, годами устоявшийся запах, который перехватывает горло и слегка кружит голову всякому, кто после долгого отсутствия попадает домой. Почему‑то сегодня Иван Федорович ощутил его особенно остро.

" — Ура! Папка пришел! — Маринка ворвалась в прихожую и повисла у него на шее. — Ты чего так долго?

— Опаздавших кормить не будем, — послышался из кухни Анютин голос. Стоило Трофимову задержаться на работе, жена неизменно встречала его этой фразой и, как обычно, целым столом вкуснятины.

Входная дверь словно отгородила Трофимова от всех забот и переживаний. Он снял пальто, положил на козырек вешалки свою пыжиковую шапку. Наконец, сунув ноги в войлочные тапки, он в сопровож дении пританцовывающей от нетерпения Маринки направился к кухне.

Все было настолько близким, будничным и привычным, что поездка на кладбище и связанные с ней треволнения казались ему теперь мрачным наваждением, от которого в душе остался неприятный, мутный осадок.

На кухне его ждала улыбающаяся любящая жена, ленивые голубцы, чай с лимоном и горчичными сухарями. Они дружно поужинали под сытое урчание холодильника. Потом Анюта с Маринкой мыли посуду, а Иван Федорович, приоткрыв форточку, с аппетитом курил «Интер». На какое‑то время Трофимов ушел в себя, и тут его точно прокололо.

«Случись на химкомбинате что‑то серьезное — им ведь тоже не поздоровится…» Ноги разом обмякли. Бросив окурок за окно, Трофимов торопливо поблагодарил за ужин и направился в свой кабинет.

С отрешенным видом стоял он у телефона, когда жена, неслышно появившись у него за спиной, спросила вполголоса:

— Ждешь звонка?

Он вздрогнул, но быстро сориентировался:

— Тимофеев из облздрава обещал сегодня позвонить, сказать, что они там решили.

Анюта знала о его крупных нериятностях по работе и старалась лишний раз не затрагивать эту тему.

— Хорошо, я буду в большой. Скоро хоккей: ЦСКА с «Монреаль Канадиенс». Посмотрим?

Потом примчалась Маринка и без особых церемоний потащила его в свою комнату проверять домашнее задание по арифметике.

Покончив с уроками, он оставил дочку наедине с ее куклами.

Хоккей они смотрели в полглаза. Иван Федорович никак не мог сосредоточиться из‑за той страшной мысли, что катастрофа в Костове может положить конец всему. Анна — потому, что то и дело поглядывала на необычно напряженное лицо мужа. Казалось, он был так далеко от нее, что она с трудом удерживалась от вопроса: «Эй, где ты?»

К середине второго тайма он не выдержал. Бестолковое многоцветное мельтешение под нескончаемый рев болельщиков уже откровенно раздражало его. Трофимов перебрался в кабинет, раскрыл первую попавшуюся монографию. Даже не взглянув на текст, Иван Федорович повернулся к портрету Джека Лондона и долго и неотрывно смотрел на него, как поступал обычно в минуты крайней усталости.

Когда в начале двенадцатого Анюта вошла в кабинет мужа, накурено там было страшно.

— Ваня, ну нельзя же, в самом деле, столько курить! — Она распахнула форточку и, подойдя к нему, нагнулась и обняла. — Что с тобой, милый?

— Ничего, все нормально. Ты иди, ложись. А я еще чуть — чуть поработаю.

— Ну, хорошо, — неуверенно согласилась она, — только не кури больше сегодня, ладно? И не переживай ты так. Снимут так снимут…

По его виду она поняла, что ей действительно сейчас лучше уйти. Пытаясь хоть как‑то отвлечь мужа, уже в дверях она повернулась и сказала:

— Вань, а ЦСКА‑то проиграл, четыре — три. Слышишь?

— Хоть кому‑то они проигрывают, — неопределенно ответил он.

Оставшись один, Трофимов поймал себя на детской мысли: «Дескать, не сдрейфил бы ты сегодня вечером, съездил бы на комбинат — ничего бы и не случилось, и не нашли бы там ничего, а раз этого не сделал, обязательно что‑нибудь произойдет. Может уже происходит…»

Так или иначе, Иван Федорович твердо решил, что в семь, нет, лучше в шесть часов утра он поедет в Костову, а уж потом… Потом видно будет.

К часу ночи пытка ожиданием стала невыносимой.

«Ну что ты на самом деле, — спрашивал он себя, — полторы недели все обходилось, и за эти несколько часов ничего не будет. Никакого смысла ехать туда ночью. И к семи утра‑то рано: пока начальство не соберется, толку ни от кого не добьешься.»

Трофимов страдал от бездействия. Еще через полчаса он твердо решил в любом случае ехать к семи. Потом догадался заказать такси. На шесть часов, чтобы с гарантией. От этого как‑то полегчало.

Иван Федорович не стал ложиться, чтобы не проспать. Сделал себе крепкий чай, закурил.

«Да, друг мой демон, хотел ты этого или нет, а поставил меня на свое место, «один за всех…» Если пронесет, не приведи, Господи, еще когда‑нибудь оказаться в твоей шкуре, Примакин…»

Было начало третьего, когда, стоя у окна, Трофимов увидел, как где‑то у горизонта чернота ночи лопнула частыми багровыми вспышками. Прошло чуть меньше минуты, и через открытую форточку донеслось глухое далекое уханье.

Иван Федорович сел, закрыл лицо руками. Просидев так несколько минут, он встал, взял ручку, листок бумаги. Быстро написал записку, отнес ее в спальню и положил на тумбочку у кровати жены. Завел будильник с таким расчетом, чтобы тот зазвенел через десять минут после его ухода.