Олег Овчинников - Это случилось…

«Это случилось…» — удивленно интерпретировал Стрелок.

А в барабане его револьвера оставалось еще три пули.

Теперь уже навсегда.

«Ты хочешь… узнать… конец?» — Слегка оттягиваю мизинец, придавая всей фразе вопросительный оттенок.

Его пальцы изображают танец семи стихий, общий смысл которого: «Нет, нет, нет! Что угодно, только не это!»

Это хорошо, просто отлично… Ведь вести неподконтрольного на порядок сложнее, чем какого-нибудь снурка с его железобетонной психикой. И довести неподконтрольного до конца, разумеется, тоже возможно, но какая для этого требуется энергия!

Кроме того, я очень плохо помню язык слепоглухонемых.

«Тогда иди вперед. Иди и…» Черт! Как же это? По-моему, что-то вроде… Пощипывание ладони между большим и указательным пальцами.

«Иди и убей».

Он описывает полный круг раскрытой ладонью: «Всех?»

Беру его руку своей и делаю еще один полный круг, в конце которого прижимаю его ладонь к своей груди. «Всех, кроме меня».

Вкладываю в руку мальчика приклад винтовки. Он сразу начинает выглядеть увереннее. Его пальцы пробегают вдоль ствола, натыкаются на вырост оптического прицела, с ненавистью вырывают его из гнезда. Тонкая оптика хрустит под босой пятой дикаря. Луддит.

Передаю ему все четыре обоймы.

Он разворачивается и бесшумно выходит за дверь.

Выжидаю двадцать секунд — почему-то этот временной интервал кажется мне наиболее подходящим — и следую за ним.

Он вбежал в подъезд, запыхавшийся, как дюжина скаковых на финише. Разумеется, все шесть лифтов были где-то там, в недосягаемой вышине.

— Господи, прости! — взмолился он. — Не дай мне умереть от рассеянности!

И начал подниматься вверх по лестнице, перепрыгивая через ступеньки и считая этажи.

Второй.

Прости! Я больше… уфф… никогда!

Третий.

В конце концов, я не совершил ничего предосудительного, ни одного из…

Четвертый.

…сорока восьми смертных грехов. Это же ни злость , ни обида , ни зависть …

Пятый.

…ни радость , ни нежность , ни грусть …

Шестой.

…это просто небольшая рассеянность. Я просто забыл…

Седьмой.

…просто задумался и не заметил, как пропищал зуммер…

Восьмой.

…и немного опоздал. Но это никакая не халатность , упаси Боже! Просто…

Девятый.

…небольшая рассеянность. Достойная разве что небольшого порицания, но уж никак не… Дьявол!

Почему ему так не везет сегодня? Он пропустил свой этаж!

Он вломился в дверь, оставив ее широко распахнутой и негромко позвякивающей ключами, бросился к монитору, приземлившись перед ним на колени, сбивчиво пробормотал в микрофон свой идентификационный код, ввел с клавиатуры пароль, за рекордно короткое время успев допустить в нем три ошибки и тут же их исправить, — и все это время с отчаянием осознавал всю бесполезность происходящего… Слишком поздно!

Вместо привычного изображения диктора монитор продемонстрировал бесстрастное лицо снурка. Бесстрастное вдвойне, поскольку в данную минуту оно могло быть только записью.

— Вы опоздали, — произнесло лицо. — Мне неприятно говорить вам это, но…

— Не-е-ет! — пронзительно закричал зритель, закрывая рот руками.

— …вы должны быть в курсе того, какое наказание ждет любого гражданина, пропустившего сеанс обязательного вещания… — монотонным голосом продолжал снурк.

Часы в правом верхнем углу монитора показывали 16:56.

— …в течение ближайшего получаса вам надлежит…

Изображение неожиданно дернулось, причудливо изогнувшись. Экран погас на несколько секунд.

Когда он вновь зажегся, зритель увидел на нем лицо совсем другого человека. Бледное, усталое, перепачканное кровью, но очень… как бы это сказать…

Человек улыбнулся.

— Привет, ребята, — сказал он. — Я хочу рассказать вам одну историю. Только одну. Надеюсь, это займет не больше двух минут. Итак…

Привыкаешь ко всему. Особенно к тому, что повторяется изо дня в день на протяжении всей сознательной жизни. И замирать каждый вечер перед персональным монитором в ожидании гипносеанса. И являться раз в квартал в центр проверки эмоциональной чистоты, чтобы при помощи несложных тестов доказать, что ты по-прежнему не представляешь угрозы для общества. Самого стабильного общества за всю историю человечества. Общества без революций и войн, родительской любви и дружбы сверстников, классового неравенства и несанкционированного насилия. Общества без скорби и радости, упорядоченного, насквозь логичного, инвентаризованного. Привыкаешь ко всему, безропотно и, кажется, навечно. Пока однажды…

Допустим, тебе девять лет. И воспитатель ведет твою группу на прогулку за внешний периметр интерната. Не исключено, что солнце ласково улыбается тебе с небес, а где-то в кустах радостно щебечет притаившаяся птичка, но тебе, разумеется, нет дела до их улыбок и трелей. Но вот воспитатель отвлекается на пару минут, а вы — вас трое или четверо — обнаруживаете в ложбинке посреди пустыря странный цветок и, сгрудившись вокруг, начинаете его разглядывать, трогать, нюхать. И пусть специалисты-медики из Службы Наблюдения, Усмирения и Рационального Контроля наперебой объясняют, что цветовые переливы «Сантаны дурманящей» оказывают на человеческое сознание разрушающее воздействие, запах вызывает галлюцинации, а сок смертелен для организма. Вам, сбившимся в кучку мальчишкам, цветок кажется просто прекрасным. Его лепестки нежны, цвет притягивает взгляд, а аромат пробуждает в душе странные чувства. Но вам не знакомо слово «душа», не знакомо слово «чувства», и потому вы впервые в жизни готовы разреветься не от боли, голода или дискомфорта, а от невозможности выразить ощущения словами.

Естественно, спустя от силы четверть часа на вертолетах прибудет команда усмирителей. Всех воспитанников интерната и обитателей прилегающих зданий эвакуируют в спешном порядке, а пустырь и окрестности в радиусе возможного разлета семян подвергнут полной стерилизации. Они уничтожат странный цветок и все следы его недолгого существования. Но кто удалит его ростки из твоего сердца? Разумеется, те же специалисты. Которые крайне редко ошибаются.

Не ошиблись же они, например, когда рассуждали о губительном влиянии Сантаны на организм. Для двух или трех твоих товарищей — для всех, кроме тебя, — знакомство с цветком сыграло роковую роль. Они просто не вернулись в интернат после внеочередных тестов. И ты делаешь выводы, внутренне готовишься и с честью выдерживаешь испытания. Но насколько же это стало сложней! Ты сдерживаешь смех, когда на экране возникают персонажи давно забытых мультфильмов, сдерживаешь слезы, когда вместо них тебе демонстрируют сцену умерщвления младенца, появившегося на свет с врожденной эмоциональной патологией. Ты даже не вздрагиваешь, когда в мелькании сотен фотографий узнаешь вдруг лицо, которое столько раз видел во сне, — лицо твоей биологической матери.