Николай Соколов - Ариасвати

Он вспомнил про свою старушку-мать. Чего бы только не дал Андрей Иванович, чтобы она могла перенестись сюда из своей Костромской глуши, где зимние бури уже намели целые сугробы пушистого снега! С каким восхищением увидела бы она волшебную, сказочную обстановку, в которой живет ее Андрюша! Неужели в этом раю она могла бы соскучиться по своей занесенной снегом Грачевке? Да нет, эта мечта не может осуществиться. Старушку никакими силами нельзя заставить взойти на аэростат, — да если бы это, наконец, и удалось, то все же она наверное умерла бы от страха, лишь только аэростат поднялся бы на воздух. В этом случае отношение Арины Семеновны к своему Андрюше напоминали отношение курицы к цыпленку, высиженному ею из утиного яйца и проявившему неожиданную любовь к воде, к этой предательской, злокозненной стихии, к которой всякая благоразумная курица питает непреодолимое отвращение…

Интересно бы также, — продолжал думать Андрей Иванович, — переселить сюда Илью Захарыча. Он-то уж, конечно, не отказался бы сопровождать молодого барина хоть на край света, хотя пришлось бы ехать при этом верхом на сказочном сером волке, да беда в том, что мама не может обойтись без своего мажордома и фактотума. А забавно было бы видеть старика в такой непривычной обстановке: неслыханные, незнаемые звери, невиданные птицы, растения, о которых слыхом не слыхать, видом не видать, и — в заключение даже звезды на небе совершенно не те, какие привык он видеть на своем северном небе… Интересно было бы посмотреть, как он стал бы здесь отыскивать свою коновязь, или стожар и кастрюлю, по которым он привык определять часы ночи. Вообще очень любопытно было бы видеть влияние неизвестной, невиданной природы на его девственную, неиспорченную книжной наукой душу. Вероятно, впечатления, полученные им в этой обстановке, были бы бесконечно ярче и живее, так как даже поверхностное книжное знакомство с предметом уже мешает свежести впечатлений. Во всяком случае здесь он скоро отыскал бы, к чему приложить свои хозяйственные способности. Старик, без всякого сомнения, нашел бы здесь широкое поле для деятельности: ловил бы рыбу, доил бы коз, но также не подлежит сомнению, что он скоро соскучился бы по черному ржаному хлебу, по зиме с трескучими морозами… А у них теперь зима. Что-то делается в Грачевке? Здорова ли мама? Вероятно, морозы у них теперь стоят выше 20 градусов и стены старого дома, трескаясь в морозные ночи, пугают старушку, которой тогда сквозь сон грезятся и пистолетные выстрелы, и Бог знает какие страхи.

II. Банан

Мысль Андрея Ивановича продолжала витать над родимой Грачевкой. Он вспомнил, что и ночью видел во сне что-то такое, что имело отношение к его родине, но приключение с ноту совсем было изгладило этот сон из памяти. Теперь Андрей Иванович опять его припомнил и расхохотался.

Ему приснилось, что он в своем лесном доме. Он собирает свой Гиппогриф, приготовляясь к воздушному путешествию. Вдруг вбегает Илья Захарович и докладывает, что приехал становой. Вслед затем является сам Акакий Ефимович во всем блеске своей амуниции — с погонами и при шпорах.

— Милостивый государь, — говорит он, расшаркиваясь и прищелкивая каблуком, — я получил предписание исследовать ваши внутренние помышления.

— Ну полноте, Акакин Ефимович, не смешите. Как вы их будете исследовать? Разве вы сердцевед? Ведь вы — куроед!

— Это точно, Андрей Иванович, я действительно куроед, но с 1 января текущего года я состою также и сердцеведом, а потому не благоугодно ли вам ответить на нижеследующие вопросы?

С этими словами Акакий Ефимович вынимает из портфеля катехизис Филарета и, оседлав нос старческими очками, относит разогнутую книгу на длину вытянутой руки.

— Впрочем, вы не пугайтесь, Андрей Иванович, — предупреждает он, — с папенькой вашим я был в хороших отношениях. Он меня не оставлял да и Арина Семеновна не забывает… В случае чего, если вы затруднитесь, я вам первое слово подскажу… Ну-с, так как вы, милостивый государь, изволите понимать вот хоть место, — продолжает он уже другим тоном, смотря в книгу: — "Аще взыду на небо и аще вселюся в последних моря", ну — и так далее?

— Да зачем это вам, Акакий Ефимович?

— Зачем? Экий вы какой! Точно мы не знаем, что вы задумали… Вы вот предполагаете: "взыду на небо да вселюся в последних моря и ищи меня там…" А мы и туда за вами проберемся да и цап-царап!

Это последнее слово Акакий Ефимович так неожиданно и громко крикнул прямо в ухо Андрею Ивановичу, что тот даже проснулся, крик Акакия Ефимовича совпал с криком ноту.

"Нужно же присниться такой чепухе", подумал Андрей Иванович, пожимая плечами. Однако, пораздумав немного, он нашел в ней как будто некоторый смысл и — тотчас же постарался все это выкинуть из головы.

Он набрал сухих веток, развел огонь под таганчиком и принялся кипятить воду для кофе.

"Ну, сюда-то не проберутся", — подумал он, снова возвращаясь к своему сну, но тотчас же поймал себя на этом и, чтоб прогнать все подобные мысли, решился немедленно выкупаться.

Прямо перед палаткой Андрея Ивановича было чудное место для купанья. Ровный песчаный берег отлого спускался в воду и переходил в гладкое, точно убитое дно, постепенно понижавшееся к середине озера. Казалось, в этом месте, между кустарником и тростниками, к воде нарочно была проложена широкая тропа, быть может, пробитая стадами льям и коз, приходившими сюда на водопой. Широкие, яркие, точно сделанные из светло-зеленого бархата листья банана склонялись с высоты над этой дорожкой, и, проходя по ней к озеру, Андрей Иванович с удивлением увидел, до чего была нежна их ткань: утренний ветер, слегка покачивая дерево, порой разрывал их до самого среднего нерва. Это придавало им тот характерный признак, по которому банан легко узнается между сотнями похожих на него деревьев. Андрей Иванович невольно залюбовался роскошным растением, составляющим одно из лучших украшений тропической природы. Банан — собственно травянистое растение, но его не даром зовут райским деревом, musa paradisiaca.

В один год он вырастает до высоты настоящего дерева, до такой высоты, которой наша северная береза едва в состоянии достигнуть в течении двадцати долгих лет. Из пучка его красивых листьев, длиной до десяти, шириной до двух футов, с широкими, покрывающими друг друга черешками, свешивается кисть красных цветов, которая приносит плоды, несколько похожие видом на огурцы. Такая кисть плодов, расположенных, как прутья зонтика, в несколько рядов нанизанных на один стержень, весит не менее полутора или двух пудов и вырастает в какие нибудь 10 месяцев, совершенно без всякого ухода. Стебель приносит только одну такую кисть и затем увядает, но из корня в течении того же года развиваются новые отпрыски и на будущий год уже, вместо одного банана, вырастают два или три.