Михаил Башкиров - Реликт

Семен Карпович вытащил из-за печки раскладушку. Андрей, забыв о груздях, бросился ему помогать. Бесшумно появилась хозяйка с ворохом одеял и простыней. Андрей слышал, как шепнул ей Семен Карпович, что пойдет ночевать в зимовье.

Андрей разделся и с удовольствием шмыгнул под одеяло. Спальник ему уже порядочно надоел. Он отвернулся к стенке и под стук тарелок, которые убирала угрюмая жена Федора, уснул.

Андрей открыл глаза и долго смотрел в потолок, и что-то в его ровной беленой поверхности не давало сосредоточиться, мешало вспомнить вчерашний день и вечер. И вдруг он понял, что ему не хватает лампочки, которая бы висела на шнуре, и потолок без этой простой электрической лампочки выглядел безобразно, как лицо без носа.

Мотнув головой, Андрей посмотрел на часы. С ума сойти, почти девять… Семен Карпович, наверное, давно уехал. И почему не разбудил? Через неделю обещал вернуться. Ох, и длинной покажется неделя!

Раскладушка заскрипела — Андрей сел, спустил ноги на пеструю мягкую дорожку и стал оглядывать комнату. Зеркало, в котором вчера отражалась тусклая лампа, белые занавески на окнах, массивный бок русской печки. По стенам какие-то фотографии и картинки из журналов. Много поблекших от времени фотографий, но попадаются свежие, глянцевые. Должно быть, про одну из них предупреждал Семен Карпович.

Андрей прислушался. В доме тишина, и лишь где-то на улице слышны голоса. Он торопливо поднялся, не одеваясь подошел к ближней стене и стал рассматривать снимки. На одном из них он узнал молодого Семена Карповича в гимнастерке с двумя «Славами».

Фотографии были собраны тесными группами под стеклом, в обычных рамках, и только одна маленькая висела особняком. Сначала Андрей увидел на ней раскрытую пасть медведя, но тут же сообразил, что это чучело, возле которого так любят сниматься простаки. А рядом с чучелом стояла девушка лет двадцати с красивым, но каким-то озлобленным лицом. Андрей долго изучал ее и пришел к выводу, что фигурка приличная, и ноги не подкачали, и вообще он бы не отказался такую закадрить. Правда, лицо ее нравилось ему все меньше и меньше.

А фотография-то недавняя. Да и одета она шик-модерн. Видно, денег на себя не жалела. Скорее всего, внучка, взгляд впрямь, как у Федора, остервенелый… И на что это Семен Карпович намекал? Рассердила, наверное, стариков. Или институт бросила, или забеременела, или еще какой фортель выкинула… В целом девочка что надо. Вот бы взяла да прикатила сюда, ради хохмы… А рамочка действительно тонкой работы. Только зачем за ней торчит этот белый бумажный цветок…

Андрею показалось, что стукнула дверь, и он бросился к раскладушке. Но в доме по-прежнему тихо. Ему вдруг стала противна эта тишина, эти чужие фотографии; он поспешно оделся и вышел в сени.

Там, в полумраке, прислушиваясь, постоял. Теперь он разглядел, что на балке висело два туго набитых мешка. Не утерпев, дотянулся до одного из них и ткнул пальцем. Шерсть. Вот живут, куркули проклятые. И куда копят, куда?

Во дворе, на том месте, где стояла лошадь, он заметил клочки сена и еще раз пожалел, что не попрощался с Семеном Карповичем. Откуда-то выскочила собака, поурчала на Андрея и легла у крыльца. Андрей продолжал маячить на ступеньках.

Вчерашний снег поблескивал за огородом, а линия березняка сочно темнела кронами, и дальние сопки проглядывали сквозь легкую муть.

Появился Федор. Сейчас он показался Андрею еще мощнее, чем в сумерках. Лицо его после вчерашнего налилось кровью, но глаза смотрели спокойно и приветливо.

— Как, опохмелиться не требуется? — спросил он. — А то сообразим.

— Хочу сегодня поработать, — сказал Андрей и вдруг добавил: — А грибочки у вас — сила!

— Молодец, — Федор, зажмурив левый глаз, посмотрел на Андрея. Ты только собак не бойся, они смирные, а по нужде — в огород, там у нас чистенько, аккуратненько, правда, без удобств.

— У вас лопата найдется? Штыковая?

— Как не найтись. Только зря вы землицу ковыряете, она от этого щедрее не станет, она в любви нуждается, в любви…

— Мое дело маленькое, — сказал Андрей, зачем-то оправдываясь. Мне дали задание — я выполнил, а за результаты пускай другие отвечают.

— Другие, — передразнил его Федор. — Пошли лучше чай пить, «другие»…

Через полчаса Андрей, нацепив полевую сумку и прихватив лопату, вышел за ворота. Прямо перед ним на той стороне дороги торчал дом с выбитыми окнами и мешал обозревать долину. Он обошел дом стороной, но увидев открытый амбар, заглянул туда. Кругом валялись замызганные тряпки, деревяшки, объеденные мышами тетрадки. На полке стояла трехлитровая банка, наполненная чем-то густым.

Андрей вернулся к выщербленному порогу, выглянул наружу.

Никого.

Он поднял с пола железный палец, отошел к противоположной стене и запустил его в банку. По пространству амбара заметалось глухое эхо лопнувшего стекла.

Детство, что ли взыграло? Благо, никто не видел…

Обтерев руки, Андрей перелез через жердины и очутился на краю террасы. Сквозь снег торчали стебли засохшего травостоя. Терраса круто обрывалась, и внизу начиналась пойма.

Сама речушка была там, у сопок, и контуры ее хорошо угадывалсь по елям, которые мрачными группами обступали русло.

Вся долина, ширина которой была не менее двух километров, производила удручающее впечатление. Почти полностью она заросла ерником, хотя на карте по-прежнему значилась сенокосом. Ближе к деревне еще встречались чистые участки, но их поверхность густо покрывали скотобойные кочки.

Долину оставлю на последнюю очередь, подумал Андрей и направился в другую сторону. Он прошел до конца деревни, а потом резко свернул, пересек заросший конопляником огород, в последний раз перелез через полуразрушенную загородку и вышел на чистый выгон.

Снег здесь успел взяться коркой и теперь трещал под сапогами. Солнце отражалось от его поверхности и слепило глаза. Только добравшись до березняка, Андрей перестал жмуриться и втолкнулся в сплетение веток. Он медленно продирался сквозь мелколесье, вытянув вперед правую руку. Гибкие ветки обтекали его и с глухим звуком смыкались позади. Что-то колючее упало за шиворот. Андрей сделал еще несколько трудных шагов и вывалился на разреженное пространство. Лопата, которую он тащил за собой, звеня, вырвалась следом.

Первым делом Андрей бросил полевую сумку, расстегнул куртку и, поеживаясь, задрал рубаху. Рука его нащупала остатки веточек, прилипших к взмокшей спине.

Потом он привел себя в порядок и огляделся.

Стройные ряды крепких берез тянулись вверх по пологому склону. Кое-где языками темнел подлесок.