Виталий Захаров - Встреча с демоном

Я. Он столь необходим, этот «заряд»?

Пришелец. Для творчества отрицание — первейший необходимый элемент. А то, что творчество есть единственный двигатель жизни, Вам, видимо, не нужно объяснять. Так вот, мы существуем в природе как стартер творчества. Не окажись нас в нужный момент — движение вперед, постепенно замедлившись, через некоторое время прекратилось бы совершенно. Как бы это объяснить Вам попроще… Да возьмем того же вашего друга-профессора: кладезь ума, сундук знаний! Но сундук этот фактически заперт на замок, потому что ум его не направлен на поиск нового, профессор ваш не творец, а просто исследователь. Предвижу Ваши возражения, что исследователи тоже нужны (ибо верен вывод, что без знания вчерашнего темны пути к завтрашнему), что знания свои Игорь Моисеевич не держит под замком, а без остатка отдает студентам. Все верно, если вести разговор только о нем одном. Но если взять объемно, в масштабе государства или всего мира в целом… Тогда, если процент людей типа Платонова (которые всю жизнь только «исследуют» уже постигнутое и долдонят его другим без творческого развития) превысит количественно процент настоящих творцов, начинается замедление прогресса, то есть тот самый «застой», о котором мы с вами только что говорили. А добавь к уму и знаниям того же Платонова и сотен других таких же добрый заряд смелости на отрицание, то какие бы из них получились творцы-новаторы! Вот и судите о значении и необходимости «этого самого заряда» в человеке.

Я (пытаясь защититься). Но… Как можно говорить о каком-то «застое», если каждый день теперь приносит открытия? По сравнению с прошлым…

Пришелец. С прошлым надо сопоставлять, учитывая возможности времени: уровень развития общества, количественный и качественный рост людей… Да я же и не говорю, что в настоящее время наблюдается резкий застой. Как уже говорил, активность наша вызвана тем, что человечество встало перед труднейшей задачей — Космос.

Я (Про себя: «Боже мой! Надо же — наш Вова Ироник»… Вслух.) Да-да… А теперь Вы объясните мне Ваше… «обличье»?

Пришелец (опять с непонятной теплой улыбкой). Ну, понимаете ли, у «духов», «демонов» тоже бывают свои привязанности. Это вот, как Вы выразились, «обличье» создано Лермонтовым с моей помощью. И оно мне почему-то ближе, чем все другие свои создания. Может быть, потому, что в Лермонтове получилось наиболее резкое и плодотворное сочетание поэтического таланта и отрицания. В этом отношении он, как мне кажется, в свое время превосходил многие лучшие умы… По крайней мере, мне кажется, что в своем «Демоне» он был где-то совсем близок к разгадке моей сущности — сущности отрицательного поля природы. Вот вам, кстати, и разрешение «проблемы демонизма» у Лермонтова, которая так сумбурно трактуется в вашей литературе. А его Печорин, наше общее с ним детище, очень дорог мне. Поэтому мне и захотелось попробовать материализоваться в нем. Это я проделывал несколько раз — привязанность, знаете ли. И вот в последний раз я сделал это буквально несколько дней назад. Но вот беда: материал — тело, если хотите, — у меня изнашивается очень быстро. Видимо, из-за того, что согласно своему естеству духом я сразу же начинаю переходить в другого, как на этот раз вот во Владимира Карасева. А человек, видимо, устроен так, что тело его питается не только энергией пищи, но и неразгаданной еще вашей наукой энергией души. Не зря же люди иногда делают и переносят такое, что очень далеко от их физических возможностей… Теперь, надеюсь, Вам все понятно?

Я. В целом — да… Но… (про себя: «Боже, сколько еще в голове вопросов!») Но все же… чем вызвано, что Вы… Вы решились открыться именно нам?… Вы будете принимать и остальных из нашей охотницкой компании? Боюсь, что…

Пришелец. Да, Вы совершенно правы. Я тоже думаю, что открываться остальным не следует. Они не смогут понять всего этого. С них хватит и моей такой близости — это и так скажется на них вполне достаточно. А что до того, почему я решил открыться Вам и Платонову, то тут дело другое. (С тенью иронии.) Оказаться рядом с такими высокообразованными людьми, как Вы и профессор, видеть их далеко незаслуженный душевный покой и неоправданное никакими, фактически, открытиями довольство собой, которые являются первейшим врагом беспокойного творчества… тут уж я не выдержал — это против всего моего естества, — вмешался прямо вот в таком «обличье».

Я (подавленно, но еще пытаясь защититься). Простите, но… Кажется, я хоть кое-что да создал в жизни!.. Да и вообще, откуда Вы знаете мою жизнь?!

Пришелец (с кривой усмешкой). Жизнь Вашу, уважаемый Максим Максимыч, я знаю до мельчайших подробностей. Все-таки я «демон», которому уделена вечность… Желаете разобрать свою жизнь вместе со мной? Ну, конечно желаете — ведь Вы умный человек, наверняка рожденный для творчества. И не совсем ваша с профессором вина, что вы оказались обделенными добрым зарядом смелости отрицания. Так уж устроено в природе, что жизни (во всеобъемлющем понятии) тоже нужны определенные периоды покоя — отдыха, если хотите — в ее вечном движении вперед. Поэтому и отстает от нее периодично волна активного отрицания. А вы с профессором родились и жили как раз в такой период относительного покоя… А жизнь свою, скажу прямо, Вы ведете жалкую, композитор Красавин! Жалкую по сравнению с той, какую могли бы и должны вести, ибо дано было Вам природой несравненно больше. И так — по Вашей жизни…

4. Пять внутренних монологов,

Игорь Моисеевич Платонов. Как тяжело, шагая по седьмому десятку, сознавать, что действительно жил и живу весьма «слабо»… И отражает ли еще это слово настоящее положение вещей?!. Давай-ка разложим твою жизнь по полочкам, уважаемый профессор. И посмотрим на нее трезвым взглядом. Не для того ли ты и сбежал в этот дальний охотничий шалаш, не взирая на дождь и подступившую ночь?..

Главное в твоей жизни — многотомные труды по языкознанию. Но есть ли, действительно, среди всех твоих работ хоть одна по-настоящему творческая, открывшая нечто совсем новое? Нет. Нет и нет. Ты всю жизнь только и делал, что кропотливо изучал чужие труды — Шахматова, скажем, Виноградова или других — систематизировал их, сопоставлял их робко, трусливо, не смея ни решительно отвергать неверное, ни твердо отстаивать правильное, которое кто-то считает неверным… Выходит, ты и вправду не творец, а скупой рыцарь знаний, профессор! Хорошо еще, если не просто праздный созерцатель… А это страшно, когда в деле твоем, оказывается, еще существует такая дремная целина, такие невскрытые пласты, что не вскрывать их, имея на то возможности, просто преступление… Но какое у него обширное и глубокое знание языка! И начиная, притом, с самых его истоков… Ну что ж, на то он и «демон»… И опять врешь, профессор! Человек сильнее демона, раз он сам говорит, что отрицание — лишь вторичная вслед за жизнью волна. Жизнь идет и должна идти впереди…