Симон Бельский - Лаборатория великих разрушений

— Нет!

— Спешите купить! Скажите мне одно слово, и я сейчас же прикажу оставить вам лучшую каюту.

— Благодарю вас, но я предпочитаю подождать.

— И посмотреть, не сломаем ли мы себе шею? — захохотал Стоктон. — На этот счет будьте покойны: против катастрофы приняты все меры, хотя мы отлично знаем, что в Рансом съехалось немало любопытных для того только, чтобы увидеть небывалое еще крушение.

После завтрака по всем коридорам огромного здания зазвенели звонки, и десятки голосов выкрикивали о начале лекции или проповеди знаменитого агитатора «Всемирного эмигранта» Джека Витстона на тему: «Последнее проклятие Земле».

Мгновенно все лестницы и лифты оказались запруженным и потоком любопытных, которые стремились попасть в залу собраний. Ида и ее дядя опоздали к началу лекции, и когда добрались до залы, она была переполнена. Лектор, высокий бледный господин с нервным лицом, находился уже на кафедре. Каждое его слово отчетливо отдавалось во всех самых отдаленных углах огромного здания, а на экране, занимавшем всю стену сзади кафедры, каждое слово его речи появлялось написанное огненными буквами. Джек Витстон был блестящим импровизатором и великолепным актером. Он не убеждал и не доказывал, а показывал своим слушателям то, что сам видел и чувствовал. В его изображении Земля, действительно, казалась каким-то адом. Произвол, тирания, деспотизм, торжество грубой силы, беспощадное истребление миллионов людей и целых наций, — все это он облекал в яркие картины, которые способны были привести в ужас и породить отчаяние у каждого, кто хоть на минуту поддавался его гипнотическому влиянию. Витстон в своем увлечении не щадил ничего и никого: от него одинаково доставалось и капиталистам, и королям, и церкви, и парламентам, и законам.

Невозможно привести ни одной цитаты из его речи, и поневоле приходится оставить на ее месте пробел, который читатель может заполнить по своим соображениям и догадкам. Сила Витстона была в его искренней и чудовищной ненависти ко всему темному и ужасному, что осталось в прошлом, я в его недоверии в будущее. Слушатели были поражены и подавлены этим потоком образов и картин.

Слушатели были подавлены этим потоком образов и картин.

В зале стояла жуткая тишина, и красные огненные буквы сзади оратора вспыхивали на экране, как слова на стене здания Валтасара, но теперь они относились ко всей Земле, ко всему человечеству.

— Здесь не осталось никакой надежды! — закончил оратор. — Уйдем отсюда! Начнем новую, справедливую, великую и свободную жизнь, достойную человека.

Он давно кончил, но все продолжали сидеть на своих местах, в зале была мертвая тишина, и потом вдруг разом поднялся невообразимый шум, точно ворвалась буря и закружила и смешала тысячи слушателей! Очарование исчезло, и большинству казалось, что оратор на их глазах разбил и осквернил что-то прекрасное и дорогое, во что они верили всю жизнь. Другие во всем были согласны с Витстоном, и когда на экране появилось изображение «Левиафана», парящего в мировом пространстве, сотни голосов приветствовали его радостными, долго не смолкавшими криками.

— Что, каков оратор? — услышала Ида около себя голос Стоктона. Он шел с главным инженером Лебреном, но, заметив девушку, на минуту оставил своего спутника. — Мы ему все позволяем! Золотой человек для общества и стоит нам пустяки.

— Ида, возьми два места на «Левиафане»! — сказал Кравчинский, когда он и его племянница вышли из залы.

— Но, дядя…

— Купи места, чего бы они ни стоили! — торжественно повторил Кравчинский. — Я здесь не желаю оставаться. Мои дети умерли, и мы уйдем отсюда.

— Они убиты, — со слезами в голосе возразила Ида. — Как вы не поймете, что здесь говорят о жизни, а не о смерти.

— Делай то, что я тебе приказываю!

Девушка по опыту знала, что спорить бесполезно. Она проводила дядю до гостиницы и, не имея сил оставаться в своей комнате, за стеной которой слышались шаги фон Бейлера, отправилась бродить по Рансому. Был душный вечер. Наступал тот час тишины и покоя, когда алмазный день тонет в глубине ночи и бледные звезды кажутся родными и близкими огнями. Смотря на черную землю, засыпанную угольной пылью, Ида невольно вспомнила свою далекую степь, покрытую теперь мягкой травой: над прудом дремлют высокие тополя, и над пустынным широким шляхом горят одинокие звезды.

«Витстон во многом прав, — подумала она, — но еще есть надежда! Есть!..»

Неожиданно на повороте тропинки девушка увидела небольшую толпу рудокопов. Они стояли среди груды развалин и о чем-то совещались. Один из них, старик в мягкой измятой шляпе, стоя на коленях, зажигал фонарь, а двое других наклонились над отверстием какого-то колодца. Завидев девушку, они прекратили разговор и проводили ее долгими недружелюбными взглядами.

Завидев девушку, они прекратили разговор и проводили ее долгими недружелюбными взглядами.

Дальше тропинка выходила на открытую равнину, на которой где-то мерцали красноватые и зеленые огни. Несмотря на то, что солнце давно зашло, почва не остывала, и через тонкую кожу башмаков девушка чувствовала такой жар, как будто бы шла по раскаленным камням. Тишина ночи нарушалась звоном и стуком молотков со стороны верфи, мощным дыханием какой-то машины и редкими ударами, похожими на взрывы, следовавшие друг за другом с равными промежутками. Повернувшись, чтобы идти обратно, Ида увидела на черном фоне неба огромное здание, построенное из ослепительного света, и не сразу догадалась, что этот сказочный дворец — та самая гостиница из стекла и железа, в которой она жила. Из огромных окон вырывались снопы электрического света, а над верхним ярусом огней поднималась круглая арка, с которой трепетное живое пламя всех цветов радуги бросало в бездну ночи три слова, повторяя их бессчетное число раз:

«Дальше от Земли!» «Дальше от Земли!»

Поднявшись в пятый этаж, девушка с облегчением вздохнула, когда убедилась, что шаги фон Бейлера замолкли, и из его комнаты не доносится ни одного звука. Старик Кравчинский отказался от ужина и сел писать письма. Ида потушила в своей комнате электричество и распахнула дверь на балкон. На ее счастье, Стоктон еще не возвращался, но, взглянув налево, она увидела на таком же узком балконе, как и тот, на котором стояла, фигуру немецкого капитана. Освещенный светом, падавшим из окон, фон Бейлер стоял на самом краю черной бездны и, наклонив голову, внимательно смотрел на пустынную площадь, от которой его отделяло двадцать с лишним сажен.