Любен Дилов - Упущенный шанс

— Что здесь происходит?

— Я только что арестовал его, шеф. Он пытался бежать.

— А-а-а, это вы, Жане! — воскликнул начальник, мысленно обругав свой полицейский инстинкт, не подсказавший ему вовремя, что перед ним находится его переодетый подчиненный.

— Вы, по-видимому, начальник этого…

— Рад познакомиться с вами, господин профессор.

Начальник протянул руку для пожатия и вдруг заметил наручники.

— Жане, что вы себе позволяете? Это же профессор Пауэл. Я ведь предупреждал вас, кто это такой!

Жане торопливо отомкнул наручники и затараторил: ни врача, ни фотографа разыскать не удалось — врач куда-то запропастился, может, ушел на пляж, ведь жара немилосердная, а фотограф готовился к персональной выставке… Каждый занят своим делом, господин начальник, и если бы не мы… Поэтому он, Жане, отправился к дому профессора, рассчитывая дождаться возле него своих помощников и беспокоясь, как бы тем временем профессор не выкинул какой фортель. Опасения его оправдались: профессор вынес тело жертвы, погрузил его в машину и поехал. Жане пристроился за ним, намереваясь проследить, куда он его отвезет…

— В полицию, куда же еще! — пророкотал профессор, массируя затекшую после наручников кисть. — Ваших людей я прождал целый день!

— Эх, профессор, профессор… — Начальник огорченно покачал головой. Ведь я просил вас немного потерпеть. Садитесь рядом, я поведу машину.

Он опять вздохнул. Приходилось возвращаться к постылым будням: разыскивать, анализировать, разгадывать. И первым делом следует выяснить, зачем Жане понадобилась вся эта маскировка, ведь профессор с ним не знаком. Что делал Жане перед отелем именно в это время? Нужно найти выход из создавшегося положения. Простой случай вдруг стал невероятно сложным. Жане наверняка будет твердить на следствии, что профессор пытался бежать; профессор же, в свою очередь, начнет педантично перечислять, сколько раз он звонил и в какое время, настаивать на том, что просто потерял терпение ждать; прокурор заинтересуется, почему так трудно было найти человека, чтобы своевременно произвести арест…

— Браво, Жане! — сказал он для начала. — Вы отлично справились с этим делом. Думаю, пора вам присвоить первый ранг. Садитесь в свою машину и следуйте за нами!

На лице инспектора немедленно появилось выражение мужественного безразличия, с которым его экранные коллеги встречали самую потрясающую новость. Поэтому на бегу к «Дацуну» он лишь скользнул равнодушным взглядом по старому «Фольксвагену».

Повышение сулило ему возможность купить машину классом повыше.

— Чем это так разит? — морщась, спросил начальник, садясь за руль «Ситроена».

— Лосьоном после бритья, — ответил профессор. — Вы сказали, что можно.

— Можно. В нашей практике, господин профессор, много чего можно. А что кость?

— Какая кость?

— От игуанодона. Это ведь вещественное доказательство.

— Осталась дома. А что, нужно было?..

— Не волнуйтесь, профессор, я возьму ее к себе на хранение. Так что за кость не беспокойтесь, — заверил его начальник, включая зажигание и трогая машину с места.

Ей-богу, не знаю, что и думать — сочинение весьма странное! Разумеется, виноват я сам — незачем было давать ему такое абсурдное задание… Сказал же кто-то: жанр мстит, если не соблюдаются его законы. Вот оно — отмщение! Сильно сомневаюсь, чтобы современные любители детектива одобрили такую новеллу, впрочем, я ведь просто проверяю возможности компьютера.

Надежда продолжала светиться в нежно-зеленых совиных глазах компьютера. Читая его первое творение, я забыл выключить его и теперь ощутил совершенно нелепое чувство вины, поскольку такой компьютер не мог так быстро перегреваться, иначе как же он будет сочинять романы, трилогии и тетралогии.

— Спасибо, — поблагодарил я его.

Больше я не добавил ни слова. В самом деле — не хвалить же мне его, все-таки это машина. А лицемерить перед машиной смешно. По моему убеждению, электронному мозгу никогда не придется лицемерить, ибо ему никогда не достичь совершенства человеческого разума. Вот только взгляд его смущал. В нем я угадывал какое-то недовольство. Глаза компьютера словно заглядывали прямо в душу и спрашивали, что можно оттуда извлечь.

Я робко предложил: — Давай попробуем еще что-нибудь, а?

Он выжидающе молчал.

— Что-нибудь другое. Например…

Мой взгляд начал блуждать по регистрам кратких форм. Сдерживаемое нетерпение вдруг прорвалось наружу.

— Как ты относишься к сказкам? — спросил я, увидев клавишу с надписью «сказка».

Теплый женский голос не отзывался. Настоящая секретарша в такой ситуации обязательно поощрила бы своего работодателя или словом, или лаской.

— Чего молчишь? — спросил я, чуть было не добавив, — «скотина».

— Прошу оформить задание согласно руководству.

«Ага, — подумал я с досадой, — либо у тебя нет настроения вести пустые разговоры, либо у тебя такая программа». А мне хотелось поболтать — как всегда, когда в голове было пусто. Да и голос его располагал к этому. При звуках такого голоса представляешь себе нежную загорелую шейку, а представив такое, рука сама собой тянется приласкать клавиши.

Нажал на клавишу с надписью «сказка», она окрасилась в зеленый цвет.

— Ну чти тебе рассказывать о сказках, — обратился я к сове. — Раз у тебя есть специальная клавиша, ты не можешь не знать, что это такое А я вот вообще-то не знаю. О сказках написано множество сказок, в которых утверждается, что в них были заложены прасхемы нашего мышления и наших нравов, архетипы поведения людей и много чего еще, но пусть кто-нибудь попробует дать правдоподобное объяснение тому, почему, например, младшая дочь царя обязательно должна быть красавицей, а младший брат, будучи дурак-дураком, должен всегда спасать положение? Почему не старший или средний? Зачем Змею-Горынычу три головы, зачем апостолу Петру понадобилось трижды отречься от бога, имея на плечах одну голову? Загадочная материя, сказки полны загадок, а для меня загадка — что ты сочинишь…

— Идея, тема, сюжет, — напомнила мне невидимая секретарша, как будто по моему поведению ей не стало ясно, что в голове у меня нет ни темы, ни идеи, ни сюжета — ничего, кроме голой и по-детски преданной любви к сказкам. И не просто любви, а какого-то бесконечного преклонения перед ее непреходящей красотой и мудростью, и не на последнем месте — тоскливого понимания, что как для писателя они остаются для меня недостижимыми.

Действительно: что толку досадовать на компьютер, я мог бы и до завтра нести беспомощную чушь, поскольку не отношусь к тем авторам, кому и сказка по колено и кто не прочь пройтись по ней грязными сапогами. Сказка требует чистоты и веры в красоту, хотя красота все еще не спешит спасать мир, как на это рассчитывал коллега Достоевский.