Андрей Дашков - Зверь в океане

Но кит почуял не только кровь и мясо. Его пасть оказалась забита водорослями. Густой, почти сплошной сетью из водорослей. И еще обрывками сплетенных из водорослей канатов. Самцу почудилось что-то смутно знакомое…

Вытолкнув из себя эту массу, кит-убийца продолжал терзать врага. Распорол ему брюхо, разорвал желудок, из которого вывалились непереваренные кости. Самец большой белой изогнулся и задел челюстями налитый жиром живот косатки.

Кровь. Еще больше крови… Кит содрогнулся от боли. Кархародон тоже – но в пароксизме удовлетворяемой страсти к пожиранию. Кит не дал ему утолить голод.

Последовала еще одна атака; зубы косатки пробили акулий глаз, содрали полосы кожи с огромной головы. Куски кожи, покрытой плакоидной чешуей, изранили ротовую полость кита, словно моток колючей проволоки, но это был бой без жалости к себе и до смертельного конца.

Неожиданно силуэт кархародона распался надвое. Самец-косатка не понимал, что происходит. Трепещущий организм устремился к поверхности, оставляя за собой бурлящий поток воды… и воздушные пузыри.

Издыхающий кархародон медленно погружался, перевернувшись вскрытым животом кверху. На всякий случай кит-убийца нанес еще один удар, вырвав ему жабры с неповрежденной стороны.

И вдруг кит ощутил взрыв боли в нервных клетках – боли, которая немедленно преобразилась в его мозгу в нечто большее. Это был искаженный мукой сигнал бедствия. Вопль отчаяния. «Воздух! Воздух!!!»

Самец содрогнулся так, будто сам задыхался. Но ведь он еще не нуждался в воздухе!

Тем не менее кит начал всплывать. Он догонял маленькое тело, отделившееся от акулы и неловко двигавшееся в чуждой среде…

И вот она – граница плотного и почти бесплотного. Жидкое зеркало. Текучий край мира. Сегодня не было этих жутких запредельных огней, сиявших над океаном. Только капли воды сыпались из мрака…

Кит всплыл на поверхность, с шумом выдохнул порцию зловонного воздуха и заскользил по кругу, выставив над водой хвостовой плавник. Внутри образовавшейся воронки появилось еще одно живое существо, неуклюже барахтавшееся, словно рыба с откушенным плавником. Тщедушное тело и мощнейшее излучение мозга…

Самец не стал его убивать. То, что существо скоро умрет, было так же верно, как то, что день сменит эту ужасную ночь. Приговор ему был подписан в ту самую секунду, когда оно заставило кархародона напасть на косатку.

Кит поплыл прочь от вопящего комка ужаса, бившего конечностями по воде. Он возвращался к своему стаду. Перед тем как нырнуть, самец почти целиком выпрыгнул из воды и вошел в нее по плавной дуге, чтобы доставить удовольствие союзнику. Он создал вокруг себя пенящийся поток, который смыл кровь и экскременты с сети, сплетенной из водорослей и канатов с регулируемыми петлями, опоясывавших его тело в трех местах…

4

В ту ночь спать уже не пришлось. Лимбо был ранен – не очень опасно, однако, кроме кожи и жира, слегка пострадали половые органы (оказывается, страх кастрации знаком не только мне).

Я отделался парой царапин, а также счастливым образом избежал контакта с акулой. В противном случае мог бы превратиться в освежеванную тушку. В результате столкновения меня швырнуло вперед, словно кусок засохшего дерьма из пращи. Хорошо еще, что я заранее ослабил петли корзины и вода смягчила удар… Когда кархародон задел Лимбо зубами, мне показалось, что металлические крючки выдирают из меня кишки и вонзаются в мошонку. (Кстати, я помню кое-что о крючках, гарпунах, китобоях…)

После схватки с акулами моя стая недосчиталась пятерых самцов, девяти самок, семерых детенышей. Мы потеряли загонщиков, кормящих матерей и две трети молодняка.

Что и говорить, это был страшный, подлый и хорошо рассчитанный удар, вполне достойный двуногого. Впрочем, я не уверен, что это именно двуногий кричал в темноте. И почему все произошло здесь и сейчас? Ведь время Противостояния еще не наступило. До Нового Вавилона оставалось три тысячи миль пути…

На исходе ночи косатки оплакивали погибших, наполняя пространство жуткими стонами, отгоняли уцелевших акул, искали отбившихся от стаи раненых китов и помогали им всплыть для вдоха. Пользуясь случаем, я доедал останки (какая все-таки вкусная штука – акулье мясо!). А потом мы продолжили свой путь на север.

Когда над океаном рассвело, я привязал себя к корзине, так что спинной плавник Лимбо торчал у меня между ног, и попытался заснуть. Во сне я дышу реже, чем обычно, но все равно гораздо чаще, чем киты. Лимбо давно привык к этому и поднимается на поверхность всякий раз, когда мне требуется воздух. Мой верный парень! – он знает, что мне нужно, лучше, чем реанимационная бригада… Киты тоже дремали. «Релаксация» – вот еще одно хорошее словечко из прошлого.

Вдруг мой кит забеспокоился, и его настроение почти мгновенно передалось мне. Вскоре я понял, в чем дело. Впереди появилось препятствие. Смутная тревога, испытываемая косаткой, по-видимому, означала, что когда-то Лимбо уже проплывал здесь, но препятствие не было отмечено на его внутренней «карте». Мне бы подобную систему ориентации! («Ну и что бы ты с ней делал?» – шепнул саркастический голосок моего двойника.)

Киты обменивались сериями щелчков и свистами. Почему-то я живо представил себе двуногих, переглядывающихся в замешательстве. Но КАКИХ двуногих? Себя… и свои точные копии – зеркальные отражения в застывшей воде. На большее даже моей больной фантазии не хватило.

Через пару минут и я начал улавливать аномалию – наличие прямо по курсу огромной магнитной массы. Затонувший корабль – не такая уж редкость, но все дело было в том, что эта штука находилась У ПОВЕРХНОСТИ.

Я был поражен и напуган. Попасть на пресловутый Плавучий Остров – это означало или рай для двуногого, или мучительную смерть.

Легенды о нем я слышал от матери с раннего детства. Они были столь же таинственными и неопределенными, как сказки о Древней Земле. Но Древнюю Землю еще не нашел никто, а Плавучий Остров видели многие. (Для матери больше двоих – это уже «многие».)

Искушения… Они слишком редки, чтобы я мог презирать их. Согласно легендам, на Острове живет большое количество самок, всем хватает пищи, а люди владеют совершенным оружием и не нуждаются в помощи китов. Если меня не убьют сразу, я окажусь в человеческой стае. И кто знает, какая стая лучше?

Наверное, те двое в каноэ – изгнанники. А может быть, они покинули Остров по своей воле. Как же сильно нужно пострадать, каким пыткам подвергнуться, чтобы решиться на такое? Это не укладывалось у меня в голове.

Мое воображение рисовало мне различные картины рая и ада. Рай всегда казался бездонной пропастью океана; в аду была застойная вода и дно мелководья, усеянное гниющими трупами. И любые варианты сводились к двум главным простым вещам: в раю я был свободен, в аду я становился рабом высшего существа. У меня хватало сообразительности, чтобы опасаться худшего.