Ларри Нивен - Вуаль анархии

— Ну возьми мои брюки.

— Ой, нет. Я ведь нудистка.

Но, несмотря на это, Джил продолжала обнимать себя за плечи.

— Держи, — сказал Рон и вручил ей свой свитер.

Джил сверкнула благодарными очами, а затем, чувствуя себя явно не в своей тарелке, обернула свитер вокруг пояса и узлом завязала рукава.

Рон ничего не понял. Я спросил его:

— Ты знаешь разницу между ню и обнаженным телом?

Он покачал головой.

— Ню — артистично, обнаженность — беззащитна.

Нудизм был популярен в Парке Свободы. Обнаженность в тот вечер явно была не в фаворе. Знаменитую вуаль я видел в тот вечер по меньшей мере в четырех воплощениях. Один ее кусок превратился в короткую мужскую юбку. Два обрывка превратились в подобие саронгов, еще одна полоска перевязывала чью-то руку.

В обычный день все входы в Королевский Парк Свободы закрываются в шесть. Те, кто хочет остаться, остаются, сколько им вздумается. Впрочем, таких немного, потому что фонарей, которые можно разбить, в Парке Свободы очень мало. Свет падает сюда из окрестных зданий, а полицейские глаза продолжают плавать по воздуху, направляемые приборами ночного видения. Впрочем, большая часть полицейских глаз — пустышки. Никто по ночам за ними не следит. В эту ночь все будет по-другому.

Солнце село, но было еще светло. Маленькая древняя старушонка шагала в нашу сторону. В ее лице сквозила жажда крови. Поначалу я подумал, что она направляется прямо на нас, но я ошибался. Она настолько выжила из ума, что не могла долго смотреть в одном направлении.

Она увидела мои ноги и подняла глаза.

— А, это ты, это ты помог сломать газонокосилку, — сказала она.

Я почувствовал укол несправедливого обвинения.

Старушка продолжала обличать:

— Парк Свободы, да? Парк Свободы! Двое мужчин только что отняли у меня пакетик с едой.

Я развел руками.

— Мне жаль. Мне очень жаль. Если бы у вас оставался пакетик, мы бы попытались уговорить вас поделиться с нами.

Мои слова, видимо, вернули ее к реальности. На глаза старушки навернулись слезы.

— Значит, все мы — голодные. А я принесла обед в полиэтиленовом пакетике. Следующий раз возьму непрозрачный пакет. Ой, черт! — Старушка наконец заметила Джил и ее импровизированный свитер-юбку и поспешила добавить: — Мне жаль, деточка. Я отдала свое полотенце девушке, которая нуждалась в нем еще больше, чем ты.

— Ничего страшного, все равно спасибо за беспокойство.

— Пожалуйста, люди, можно мне остаться с вами, пока не включат полицейские глаза? Мне что-то немножко страшно. Меня зовут Гленда Готорн.

Мы представились. Гленда Готорн по-мужски пожала нам руки.

Тем временем стало темно. Из-за высоких зеленых кустарников мы не могли видеть город, но, когда огни Вествуда и Санта Моники зажглись, переход от темноты к свету поразил нас.

Полиция явно не торопилась снабдить нас новыми полицейскими глазами.

Мы дошли до заросшего травой поля, на котором иногда упражняются члены Общества Творческого Анахронизма. Они проводят здесь свои турниры, сражаясь в пешем строю деревянными плоскими дощечками, которые должны, по их мнению, напоминать мечи, секиры и так далее. Турнирное поле очень большое и совершенно ровное, со слегка выгнутыми краями. На нем не растет ни единого деревца.

На одном из таких выгнутых краев что-то шевелилось. Я остановился. Движение прекратилось, но свет, отраженный от белоснежных облаков, ясно выхватывал это место. Что-то, издалека похожее на человека и немного розоватое, стояло рядом с бледным квадратом.

Я тихо сказал:

— Оставайтесь здесь.

Джил заволновалась.

— Не глупи, там никто нигде не спрячется. Пойдем отсюда.

Транспарант без надписи был погнут; на белом фоне четко обозначились отпечатки грязных башмаков. Человек, когда-то носивший его, с болью в глазах посмотрел на нас. Кровь вздувалась пузырем у его ноздри и быстро засыхала. Он прошептал с видимым усилием:

— Я думаю, они выбили мне плечевой сустав.

Джил склонилась над ним.

— Давайте я посмотрю.

Некоторое время она что-то ощупывала, а потом, упершись ногами, дернула за руку сильно и резко. Человек с пустым транспарантом закричал от боли и отчаяния:

— Достаточно!

В голосе Джил послышалось удовлетворение от хорошо выполненной работы:

— Как чувствуете себя?

— Теперь так сильно не болит, — человек почти улыбался.

— Что с вами произошло?

— Они начали отталкивать меня и бить, чтобы я ушел. А я и так уходил. Я шел себе своей дорогой. Я шел. А потом кто-то выхватил мой транспарант…

— Человек вдруг запнулся, а потом продолжал с горечью и досадой: — Я никому не причинил вреда своим транспарантом. Я Помощник Мэра по Психологии. Я сейчас пишу работу о том, что каждый индивидуум хочет прочитать на пустом транспаранте. Это то же самое, что пустые страницы в тесте Роршаха.

— И как на вас обычно реагируют?

— Обычно с враждебностью, но ничего подобного раньше не происходило. — По интонации человека с пустым транспарантом можно было судить о том, насколько он изумлен:

— По-моему, Парк Свободы гарантирует нам и свободу слова. Не так ли?

Джил вытирала кровь у него с лица, вывернув наизнанку кошелек Гленды Готорн. Она очень старалась и одновременно говорила:

— Конечно, здесь должна быть обеспечена свобода слова, в особенности если ты ничего не говоришь. Эй, Рон, расскажи нам еще про свое государство анархии.

Рон откашлялся.

— Надеюсь, вы не будете судить об анархии по нынешнему случаю. Королевский Парк Свободы был во власти анархии всего лишь пару часов. Анархия должна успеть созреть.

Должно быть, Гленда Готорн и человек с пустым транспарантом слушали его и спрашивали себя: что за чертовщину он несет? Я искренне желал Рону получить удовольствие от того, что он разъяснит им свою теорию. Больше всего меня волновало, расскажет ли Рон о том, что это он сбил все полицейские глаза.

Пожалуй, на этом поле будет хорошо провести ночь. Поле было открытым. Здесь не было никаких зарослей, никаких теней, никто не смог бы подкрасться к нам незамеченным. К тому же, здесь я быстро учился чувствовать и думать, как истинный параноик.

Мы лежали на мокрой траве, то погружаясь в дремоту, то перебрасываясь фразами. Еще две группки, такие же маленькие, как наша, оккупировали два края поля. Они соблюдали дистанцию, мы соблюдали дистанцию. Время от времени до нас долетали их голоса, и мы знали, что они не спят. Во, всяком случае, спят не все.

Человек с пустым транспарантом был очень неспокоен во сне. Очевидно, ребра у него болели по-настоящему, хотя Джил утверждала, что все они целы. Он поминутно всхлипывал, дергался во сне и от этого поминутно просыпался. Проснувшись, он брал себя в руки и лежал очень тихо, пока снова не засыпал.