Геннадий Николаев - Белый камень Эрдени

Наран-батор говорит:

- У меня есть смешивающий тысячу веков белый камень Эрдени, он меня выручит.

- Тебе не удержать мою белопуховую лебяжью одежду, ее можно только утопить, завернув в нее белый камень Эрдени и бросив в озеро. Но знай, Наран-батор, - говорит Тэнгэрин Басаган, - если у тебя кроме твоего камня ничего нет, если ты не можешь заставить тринадцать волшебств бегать по ладони и двадцать три превращения бегать по пальцам, то ты простой слабый человек и через девять дней и ночей превратишься в серый камень и врастешь в землю.

- Да, - говорит Наран-батор, - я знаю, что я слабый и простой человек, и у меня нет ничего, кроме белого камня Эрдени, но я полюбил тебя и согласен превратиться в камень.

- Еще раз подумай, - говорит Тэнгэрин Басаган, - время еще есть.

Тогда Наран-батор берет смешивающий тысячу веков белый камень Эрдени и, взмахнув им, рассекает белое озеро до самого дна.

Потом он кладет камень в белопуховую лебяжью одежду и бросает на самое дно. Сошлись волны на белом озере, и снова все стало тихо и спокойно. Тэнгэрин Басаган не может без своей лебяжьей одежды подняться на небо и остается с Наран-батором, и они живут вместе девять дней и девять ночей, на десятую ночь смотрят, стоит в долине белосеребряный резной дворец высотой под самое небо, с многочисленными окнами и дверьми. Сверкает и светится, белее снега, как высеребренный, стоит дворец, освещая сам себя. Увидела Тэнгэрин Басаган дворец и говорит:

- Ну, я пойду; отец мой, добрый западный дух, с неба спустился, сердится, домой требует. А ты, смелый Наран-батор, жди первой лунной ночи - я брошу тебе мой серебряный хур. Как только он заиграет, скачи на высокую крутую гору, с нее попробуй подняться в небо. Но помни: если ты простой слабый человек, на первом же скаку превратишься в серый камень и врастешь в землю навеки.

Так сказала необыкновенно прекрасная Тэнгэрин Басаган и ушла в белосеребряный резной дворец, сверкающий в долине, как высокий кедр в первом зимнем инее. Она скрылась во дворце и раньше рассвета поднялась в небо с гулом и шумом, в своем действительно прекрасном белосеребряном дворце.

Дождался Наран-батор первой лунной ночи, смотрит, пролетел с неба, как падающая звезда, серебряный хур Тэнгэрин Басаган и упал в белое озеро, в то самое место, куда бросил Наран-батор завернутый в белопуховую лебяжью одежду смешивающий тысячу веков белый камень Эрдени. И заиграл хур из-под воды, и все озеро заиграло, и горы зазвенели, как бубенцы на бубне шамана. Вскочил Наран-батор на чубарого быстрого бегунца, ударил его нагайкой в правое крутое бедро, и только скакнул чубарый конь, как тут же оба превратились в серый камень и вросли в землю навеки. Потому что Наран-батор был простой слабый человек, а полюбил дочь небесного духа, тэнгэрина. С тех пор каждую лунную ночь поет в белом озере серебряный хур Тэнгэрин Басаган, а Наран-батор на быстром бегунце дрожит, от земли оторваться пробует".

4. РАССКАЗЫВАЕТ ЗОЯ СЕМЕНЦОВА, МЕДИЦИНСКАЯ СЕСТРА И ПОДРУГА ЯНИСА КЛАУСКИСА

В первую же ночь, когда мы разбили лагерь возле озера, еще до звука, Янис стал словно взведенная пружина, - я по всему чувствовала, как напряглись его нервы. Он ходил словно наэлектризованный, все время не расставался с блокнотом, вел какие-то расчеты. Когда стемнело, он отвел меня в сторону и шепнул: "Держись подальше от толстяка". Я хотела возразить, дескать, как же подальше, если еще в городе мы договорились, что за пеленгаторами будем следить парами: Янис и Ирина, я и Виталий. Но Янис шикнул на меня. В ту же ночь я убедилась, что он прав...

Как только раздался звук, я почувствовала, как меня буквально пронзил безотчетный страх. Я не могла прийти в себя, пока Ирина не растормошила меня и не заставила бежать вслед за Виталием. Я побежала, а вернее, тенью заскользила от камня к камню, от дерева к дереву, чутко прислушиваясь и приглядываясь ко всему. Издали я увидела огонек пеленгатора и подкралась почти бесшумно. Виталий, склонившись над прибором, громко сопел и ворчал. Я тронула его за плечо - он дико вскрикнул и с неожиданной проворностью отпрыгнул от меня в темноту. От страха я упала на землю и лежала не шевелясь, пока не прекратился этот ужасный звук. Совершенно разбитая, я вернулась к костру - там понуро сидел старик, возле него крутился пес Хара.

Через несколько минут пришли Янис и Ирина, тоже какие-то усталые и молчаливые, и сели возле огня. Янис все озирался по сторонам и вдруг начал задавать старику вопрос за вопросом.

- Что такое "эрдени"? - был первый вопрос.

- Эрдени - драгоценность, ни с чем не сравнимая вещь.

- А почему камень смешивает тысячу веков?

- Есть камни, смешивающие сто веков.

- А этот, который в озере, смешивает тысячу?

- Этот - тысячу.

- А почему белый спустившийся с неба дворец вы назвали резным?

- Народ так говорит. Значит, такой дворец.

- А почему дворец поднялся с шумом и гулом?

- А ты видел, чтоб дворцы подымались на небо без гула?

- А где-нибудь на земле еще есть такие поющие камни?

- Конечно, есть, но никто не знает, где они.

- Откуда же вы знаете, что есть?

- Народ говорит.

- А народ откуда знает?

- Народ все знает: что было давно-давно что будет дальше-дальше вперед. Все народ знает.

- Но молчит?

- Ага, молчит, маленько не говорит.

- А скажет когда-нибудь?

- Конечно, скажет.

- А когда?

- Не знаю, я мало-мало знаю, в книги надо искать, в книги.

- В каких книгах?

- В толстых-толстых, семь рядов - золотые буквы, семь рядов серебряные, семь рядов - из красной меди. Вот какие книги!

Тут вернулся Виталий, черной тушей выплыл из темноты, - я чуть не вскрикнула и прижалась к Янису. Виталий молча, ни слова никому не говоря, нагреб полную миску каши и, сипло дыша, ушел в палатку. Мы посидели еще немного и пошли спать. Я насильно заставила Яниса выпить на ночь меду снотворные таблетки уже не действовали.

Ночью я проснулась от какого-то странного шума. Сначала я подумала, что это лошадь бьет копытом по пустому ведру, но, прислушавшись, поняла, что тут что-то не так. Осторожно выглянув из палатки, я увидела Виталия, - в сером предутреннем сумраке он казался еще толще, еще ужаснее. Что он делал, я так и не поняла, потому что сразу же спряталась от страха под одеяло. По звукам, которые он издавал, похоже было, что он торопливо выскребал ложкой из ведра остатки вчерашнего супа.

Утром обнаружилась пропажа продуктов: исчезла вся тушенка, все брикеты с кашей и сухари. Остались постное масло, пшено, мука, немного хлеба и сгущенка. Нетронутыми оказались также чай, соль, перец, лавровый лист и молотый кофе. Я, как ответственная за провиант, забила тревогу. Никто ничего не видел, никто ничего не брал. И всем вроде безразлично, куда девались продукты, - одна я, как дурочка, все никак не могла успокоиться. Действительно, это настолько на меня подействовало, что весь день я ходила сама не своя. Все говорили: да брось, завалились куда-нибудь, да успокойся, да плюнь, а я не могла. Страшно было как-то и непонятно. Не могла же я подозревать кого-нибудь из нас...