Андрей Столяров - Нон-стоп

Это он тоже хорошо понимает. А потому решительно поднимается и направляется в комнату.

Хватит переживаний.

Пора навести порядок.

Впрочем, решительность его улетучивается почти мгновенно. В комнате так темно, что ни о каких громких речах и помыслить нельзя. Все речи, все уговоры, все отрезвляющие слова тут же безнадежно утонут.

Он в растерянности замирает.

Невозможно ничего разобрать.

Прежде всего – где Марита?

Кажется – вот.

Уткнула лицо в ладони.

– Не подходи ко мне!..

Голос у нее незнакомый.

Он никогда не слышал такого голоса.

Будто обрела речь сама темнота.

– Не подходи!.. Не прикасайся!.. Не трогай меня!..

Пораженный ее неприязнью, он делает шаг назад и тут же стукается обо что-то, чего раньше не было.

Болезненный удар в бок.

Он тоже готов закричать.

– Не прикасайся!.. Не подходи!..

Звучит лишь отчаяние.

Крик душной тьмы.

И в эту секунду в квартире зажигается свет.

Ведь, в сущности, ничего особенного не случилось. Так – завихрение, легкая турбулентность в потоке событий. Жизнь на мгновение оборачивается какой-то иной своей стороной, пронзает испугом и тут же возвращается в прежнее состояние.

В общем, ничего не меняется.

Зажигается свет.

Мир возникает в обыденных своих очертаниях.

Вот шкаф, о ребро которого он ударился, вот пухлый диван, вот столик с клавиатурой и монитором. А дальше, за перекрестьями рам, в провале двора – подсвеченная фонарями пятнистая лиственная мокрота.

Все – видено тысячу раз.

И тут же, торопясь вернуться в режим, включается холодильник. А вслед за ним, словно наконец прорвав немоту, взрывается телефон.

– Ну где ты там? – требовательно спрашивает Забрудер. И, не дослушав ответа, в строгой интонации извещает, что ждут только его. Если он в течение тридцати минут не появится, если немедленно, без отговорок, не предстанет пред ними как факт, то документы по спецификации груза оформит Гриша Пислян. Усвоил? В последний раз говорю! А это значит, что в Выборг отправится тоже он. На кого документы, тот и развертывает экспозицию.

– Уже выезжаю. Не брызгай на меня кипятком…

Марита в этот момент как раз выходит из ванной. Они сталкиваются в коридорчике, где он пытается одновременно и натянуть плащ, и подхватить «дипломат». Лицо у нее свежепромытое: розовеют скулы, кончик нежного носа, выпуклости на подбородке. Она замирает и смотрит на него недоверчиво, как на чужого. Вдруг – приникает и крепко-крепко, порывисто охватывает за плечи.

Вроде бы даже всхлипывает.

Он тоже растерян.

Ему мешает портфель.

Куда бы его поставить?

– Ну, ладно, ладно… Ну, перестань… Уже – все… – неразборчиво говорит он.

Это действительно все. Жизнь катится дальше и не дает задерживаться ни на мгновение. Сегодня смыкается со вчера, завтра – с сегодня. Сглаживается рябь помех, всплывают из течения дней новые берега.

Домой он возвращается около двух часов ночи. Позади – обычная суета, которая всегда сопровождает отправку: сверка транспортных накладных, подсчет денег, мест, веса в тарифной раскладке, быстрый тенорок Гриши Писляна, вытянутое, помятое, заспанное, как наволочка, лицо Митяя. Далее – разговор с Забрудером, который обязательно должен дать ценные указания, претензии Лорхен, что никогда ни о чем договориться нельзя. Слава богу, еще день позади. Главное – огни, огни, свет, рассеивающий темноту. Лампы в выставочном павильоне, цепь зыбких подрагивающих фонарей вдоль набережной…

Марита уже безмятежно спит. В комнатах тишина – лишь мерное постукивание часов на стене. Прикрыта блюдечком выставленная для него чашка с кефиром, в хлебнице, под бумажной салфеткой – два овсяных печенья. Правда, запах стеарина на кухне еще ощущается. Тем не менее, он с некоторым удивлением взирает на грузную, мыльного зеленоватого цвета свечу, в лунке которой – прочерк обгоревшего фитилька. Это еще тут зачем? Неужели нельзя было убрать?

Впрочем, какое это имеет значение?

Течет по стеклам вода.

Висят на другой стороне двора тусклые освещенные окна.

Настроение у него приподнятое.

И когда он ложится спать и уже начинает привычно проваливаться в дремоту, он тоже, будто сладкое эхо, чувствует, что все будет в порядке. Завтра он утренней электричкой уедет в Выборг, там дождется Митяя, развернет экспозицию в залах, которые осматривал в позапрошлый четверг, затем встретится с Геллером, представляющим «Медико», оформит с ним договор, добьется, чтоб сразу же были перечислены соответствующие платежи, подтянется Лорхен, съездят с ней на пароме в Хельсинки, побродят по городу, глянут, наверное, на «Рыцарский дом». А потом он вернется и вместе с Гришей Писляном повезет выставку в Ригу.

Именно так все и будет. У него нет никаких сомнений. Он засыпает, и беспокойство от запаха стеарина, рассеивается окончательно. Ведь все действительно хорошо. Жизнь продолжается. Темная изнанка ее уходит на дно. Вряд ли она когда-нибудь еще раз всплывет. С чего ей всплывать?

В квартире – умиротворяющее безмолвие. Сонная теплота, обморочная легкость дыхания. За окнами, точно продолжение сна, – взвесь мокрого холода, сгущающегося в морось. Она окутывает собою весь мир. Пустынны улицы, распластаны по асфальту жилистые дряблые листья. Нигде ни души. Только одинокий прохожий бредет вдоль тротуара. Ступает в лужи. Держит ладони в карманах складчатого плаща.

Он будто заворожен дождем.

И если присмотреться, то можно увидеть, что глаза у него – закрыты…