Джек Вэнс - Плавучие театры Большой Планеты

«Не откажусь».

Глава 3

За Готпангом широкий Виссель лениво петлял по Сарклентинской топи. По берегам к воде клонились пурпурные и сиреневые древовидные папоротники с гроздьями споровых стручков на концах длинных перистых листьев. Многочисленные каналы и соединенные протоками заводи терялись за сливающимися в сплошную череду островками зеленого и черного тростника; всюду порхали стайки черных дроздов, над самой поверхностью речной ряби носились с резкими выкриками лысухи и гагары.[4] Ветер налетал порывами, но не ослабевал полностью — что вполне устраивало Зампа, так как здесь, среди болот, не было береговых троп для тяглового скота или бурлаков, а корабельный механик, Элиас Квэйнер, все еще не починил передачу между воротом и валом гребного винта.

«Миральдра» тихо плыла вверх по течению, почти не оставляя кильватерную струю, хотя движение тяжелого судна все равно взбаламучивало донный ил, и коричневатая речная вода слегка мутнела за кормой. Замп работал у себя в каюте, приспосабливая старинную музыкальную комедию к талантам своей труппы. В сумерках судно пришвартовалось к полусгнившей пристани заброшенного селения. Три молодых акробата отправились изучать при: зрачно-бледные развалины хижин и потревожили болотного огря[5] — тот гнался за ними, щелкая пастью, по всему причалу. Замп попробовал поймать это ценное животное грузовой сетью, но огрь испустил ужасную вонь, вырвался и скрылся в тростниках.

Ночь прошла спокойно под присмотром пылающих звезд; наступил прохладный, безмятежный рассвет, и Федра взошла на безоблачный небосклон.

Замп взобрался в «воронье гнездо», надеясь обнаружить признаки начинающегося ветра; но его взору открылись лишь бескрайние болота, поросшие тростниками, пестрящее пятнами гнилостной плесени ведьмино дерево неподалеку и безмятежнозеркальная речная гладь.

Через час Элиас Квэйнер[6] сообщил, что теперь можно было пользоваться воротом. Замп тут же приказал запрячь корабельных волов; пристегнутые к спицам ворота, волы послушно побрели по кругу шестиметрового диаметра. Вода вскипела за гребным винтом; судно двинулось вперед. Еще через два часа проснулся южный ветер. Паруса туго надулись, подгоняя плавучий театр на север.

К реке подступила гряда низких холмов — в её основании приютился городок Порт-Оптимо. По причинам, известным только им самим, обитатели этого прибрежного населенного пункта говорили на никому не понятном тайном языке и притворялись, что не понимают общеупотребительный диалект. Время от времени Замп давал представления в Порт-Оптимо, но здешние спектакли не приносили практически никакой прибыли, ибо каждый раз, когда владелец театра пытался торговаться с местными жителями по поводу стоимости товаров, которыми те платили за вход, они отказывались понимать его доводы. Сегодня дул свежий попутный ветер — Замп решил не останавливаться.

На следующий день судно миновало города Ветербург и Фвыль, а ближе к вечеру пришвартовалось во Фьюдурте — в месте впадения Суаноля в Виссель. Как правило, Замп не плавал на север дальше Фьюдурта, первоначально основанного купцами в качестве перевалочного пункта для грузов и товаров, доставленных вниз по течению Суаноля с Бартельмийского нагорья; отсутствие в этом городе каких-либо загадочных предрассудков или капризных запретов было, само по себе, почти уникальной особенностью.

Здесь представление труппы Зампа принесло полный сбор — публика воодушевленно аплодировала новой музыкальной комедии.

Наутро судно Зампа снова направилось на север; весь день его окружала унылая равнина, плоская и почти безжизненная, если не считать редких кочек дрока и порослей голого гранатового кустарника. Вечером на фоне заката появилось синевато-серое очертание Стеклодувного мыса — за ним к Висселю присоединялся другой большой приток, Лант. Кочевники сторонились этих мест, и Замп решил, что судно могло безопасно провести ночь, будучи привязано к толстому сучковатому стволу приливника, спустившего корни в реку с западного берега.

На протяжении всего следующего дня ветры дразнили Зампа, налетая короткими порывами то с одной, то с другой стороны на лихорадочно хлопавшие и тут же бессильно опадавшие паруса. Замп уже приготовился провести еще одну ночь на реке, но ближе к вечеру стал крепчать свежий бриз. Замп приказал дозорному занять место на верхушке мачты, и огромный тупой нос плавучего театра снова принялся подминать под себя речную рябь, вздымая бледную пену.

С заходом солнца, однако, ветер снова ослабел, и теперь его едва хватало на то, чтобы противостоять течению — а до Стеклодувного мыса и Лантина оставалось еще больше десяти километров. Раздраженный капризами погоды, Замп распорядился пристегнуть волов к вороту. «Миральдра» снова двинулась вперед, расталкивая спокойно блестящую, как шелк, воду.

Замп держался ближе к западному берегу, чтобы судно не сносило направо течением Ланта. Темная масса Стеклодувного мыса нависла над головой, и на ее дальнем склоне появились мерцающие огни Лантина. Замп круто повернул налево, чтобы воспользоваться вихревым противотечением, вызванным впадением Ланта в Виссель; «Миральдра» тихонько проскользнула вдоль лантинского причала и пришвартовалась, почти уткнувшись носом в корму «Золотого фантазма».

В каюте Пеплошторма было темно; по сути дела, весь его театр спал — горели только клотиковый огонь на верхушке мачты и несколько полуприкрытых потайных фонарей на бортовых поручнях.

Как только швартовы бросили на причальные тумбы, Замп ушел к себе в каюту и нарядился в самый роскошный костюм: бледно-голубые бриджи с пуфами, подобранные складками на коленях, черный сюртук с наплечниками и белую рубашку с воротником и манжетами, прихваченными застежками из железной фольги. Он вынул из шкафчика прекрасную синюю шляпу, почистил ее щеткой и отложил в сторону. За пазуху капитан засунул чистый носовой платок и футлярчик с ароматическими шариками. Причесав светлые кудри, Замп отрезал несколько строптивых волосков, торчавших из козлиной бородки, нахлобучил шляпу на голову и промаршировал на берег.

Правила вежливости требовали, чтобы Замп нанес визит Гарту Пеплошторму на борту «Фантазма» — обязанность, от выполнения которой Замп охотно уклонился бы. Но зачем напрашиваться на презрительные насмешки соперника? Показное соблюдение приличий могло послужить подспудным и, в конечном счете, более удовлетворительным средством самоутверждения, нежели пренебрежение этикетом.