Евгений Филенко - Шествие динозавров

— Что же, иных путей сообщения вы не могли выдумать? — кажется, ко мне возвращается обычный сарказм.

— Чем плохо? — пожимает он плечами. — По свежему воздуху — он тут и вправду относительно свежий! — пешочком, топ-топ… Страхом высоты никто из нас отроду не страдал, да она и прочная, — он топает по ажурному донцу, и по всей конструкции катятся волны. — Танк можно было бы пустить, только габариты не позволят, а велосипед — запросто. Есть, впрочем, магнар… магнитопоезд. Но это еще ниже. Можно было бы взять дельтаплан и половить восходящие потоки, они здесь на славу. Но мне это уже как-то по чину неприлично, а вы, как я подозреваю, дельтаплан видали только на картинках. Или как там у вас пелось: «Вот я надену два крыла…» Не помните? Чрезвычайно кудлатый молодой человек в костюме, специально подчеркивающем гениталии, как бишь его…

— Отчего ж не подчеркнуть, коли есть что, — ворчу я.

— И потом, здесь попросту рукой подать до моей квартиры. Я рассчитывал продолжить беседу в домашнем комфорте, у комелька. В темпоральной клинике вам неуютно. И светло, и холодно. У меня бы вам понравилось. Полумрак, свечи. Тихая музыка, старинный клавесин. Уверяю вас, такого клавесинного концерта вам слышать не доводилось. Неизвестный Вивальди! Красивые женщины в изысканных туалетах. Согретое красное вино в хрустале.

— Неужто не побороли зеленого змия?!

— Малопродуктивное занятие, — фыркает он. — Есть иные, более достойные противники… Вы расслабитесь, и нам легче станет договариваться.

— Квартирка, небось, коммунальная? Или и впрямь «к двухтысячному году каждому — отдельное жилье»?

— Я полагаю, еще в ваше время стало очевидно, что это был всего лишь красивый лозунг. Так сказать, манящий горизонт. Вы же не могли без светлых путей. «Пятилетку в три года… догнать и перегнать Америку… нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме…» Легко называть срок, зная наверняка, что не доживешь и с тебя не спросят. Но с жильем у нас нынче неплохо. Правда, растем не вширь, как вы, а все больше вверх: землица дороговата. И вас, если согласитесь, обустроим.

— Знаете что… — тяну я, не двигаясь с места. Пусть лучше меня удавят, чем я ступлю на эту сеточку. — Может быть, не станем откладывать в долгий ящик и все обсудим прямо тут? В конце концов, я согласен вернуться в эту… гм… темпоральную клинику.

— Э, да вы трусите, голубчик! — он изображает крайнее изумление.

— Да, трушу, — объявляю я почти с гордостью. — А вы чего ждали? Я не верхолаз, не парашютист. Я обычный, нормальный человек, «человек без свойств»…

— Музиля, допустим, вы не читали. Может быть, и не напрасно, не лег бы он вам на душу.

— …а вы решили подловить меня. Припугнуть. Подумали, что увижу я эти ваши ненормальные «Саратовы» и сразу поверю байкам про шестьдесят семь лет!

— Да вы уже поверили, — ухмыляется он. — Это вам инерция восприятия, точнее — неприятия, мешает. Хоть и мните вы себя в оппозиции господствующему мировоззрению, а голова у вас не менее прочих замусорена дурно понимаемым материализмом. Ни в Бога-то вы не верите, ни в черта, ни в инопланетян.

— Ни в снежного человека, — подхватываю я. — Ни в Несси. Ни в шестьдесят семь лет и… сколько там месяцев? Сами, небось, забыли?

— Ну и зря. Снежный человек у нас под защитой закона. Несси никакой нет. А я есть. Дан вам в ощущениях.

— А инопланетян вы мне тоже дадите ощутить?

— Сколько угодно! — он обещающе выставляет перед собой широкую, как разделочная доска, ладонь. — Если пойдете на сотрудничество.

— Опять это условие! Да что вы привязались ко мне с вашим сотрудничеством?! Какой вам от меня прок?

Он не успевает ответить.

На площадку, галдя и хохоча, вываливается стайка молодежи. Все загорелые, как и мой спутник — до сих пор не удосужился узнать его имя. Высоченные, упитанные, гладкие. Что парни, что девицы — завиты, подстрижены, намазаны. В пестрых и до чрезвычайности легких одеждах. Такое ощущение, что температура воздуха не имеет для них значения. На одной — юбчонка в две пуговицы, скорее даже набедренная повязка, да кофточка-разлетайка, под которой привольно скачут круглые, как мячики, загорелые цицки. И другие ничем не плоше. А среди этого попугайника…

Приземистый, плотный, как рекламная тумба. Без плеч и без шеи. В тяжелом, на манер монашеского, сером балахоне. Ног не видно. Зато рук — не две, не четыре, даже не восемь. Венчик многосуставчатых конечностей, которые судорожно сокращаются, хватают пустоту. Лица нет. Вместо него — овальная, белесая с радугой линза. И безгубая влажная щель чуть ниже.

Машинально фиксирую взглядом среди толпы еще такого же монстра.

До гологрудой девицы мне уже дела нет. Но я здесь единственный, на кого присутствие чудовищ производит впечатление. Для прочих они не в диковинку. Свои.

Шумная компания вступает на мостик. Ни на миг не задержавшись, без тени колебаний несется сквозь облака к темной громаде «Саратова-13». Мой незнакомец уступает им дорогу, кое с кем обмениваясь кивками. Кажется, один из кивков адресован мерзким уродам в балахонах.

— Вот видите, обошлось без условий, — говорит он, и направляется ко мне. — Мы их так и называем: Звездные Капуцины. Они не обижаются, хотя поначалу полагали, что речь идет не о монашеском ордене, а об обезьянах… Итак, вернемся в клинику?

— Подождите, — говорю я. — Что за спешка, в самом деле. Надо человеку адаптироваться.

И, обмирая всей душой, делаю первый шаг в ледяную пропасть…

5

Должно быть, я очнулся раньше, чем следовало. Вокруг меня, распяленного на чем-то жестком, скорее всего — сырых неструганых досках типа «горбыль», звучали голоса. Речь была явно не родная. Однако же, слова, произносимые во вполне обыденных интонациях, были мне понятны. Негромко обсуждалось, стоит ли возжигать все светильники зараз или же «ниллган» — я с трудом подыскал этому понятию удобопроизносимый эквивалент «тусклоглаз» — удовольствуется двумя пястями, не набросить ли все тому же «тусклоглазу» по лишней веревке на руки, не то сорвется до исхода церемонии, примется крушить алтарь, как в прошлое Воплощение… «Что еще за зверь такой — „тусклоглаз“», — подумал я не без усилия. Мысли звонко бились о пустую внутренность черепа, как язык о медный колокол. Из этого звона сама собой родилась истина, которую я вынужден был принять без доказательств: это я — «тусклоглаз». Так называют в этом мире всех нас, вызванных из ада. Я вызван из ада, я лежу пластом, голый, прикрученный к алтарю из паршиво обработанного дерева, и это меня сейчас подвергнут Воплощению. Кстати обнаружилось, что глаза мои давно открыты и заняты тупым созерцанием высоких каменных сводов, по которым метались раскоряченные тени от факелов. Разило паленой шерстью. Я напряг одубевшие мышцы и повернул голову, чтобы увидеть тех, кто говорил. Мое слабое движение вынудило их прервать пересуды о деталях ритуала.