Айзек Азимов - Некролог

– Не знаю, - промямлила я.

– Боишься, что труп не исчезнет, а вместо него исчезну, например, я?

И, не получив ответа, он принялся кричать:

– Не видишь, что ли, что все переменилось? Не видишь, что все идет, как задумано? Я стану величайшим ученым из всех живущих на земле!.. Нагрей-ка воды для кофе, - неожиданно успокоился он. - Когда мой дубль сгинет и я вернусь к жизни, мы отпразднуем это событие стаканчиком кофе. - Он передал мне банку с растворимым кофе. - После трех дней воздержания и такой сойдет.

Замерзшими пальцами я неуклюже возилась с плиткой. Ланселот отстранил меня и ловко поставил на нее мензурку с водой.

– Надо подождать немного, - сказал он, поворачивая тумблер в положение "макс.". Он посмотрел на часы, потом на разные щитки на стене. - Двойник исчезнет раньше, чем закипит вода. Подойди ко мне и смотри.

Он встал над гробом.

Я медлила.

– Иди! - приказал он.

Я подошла.

Он смотрел вниз, на двойника, с бесконечным наслаждением и ждал. Мы оба ждали, не отрывая глаз от трупа.

Раздался звук "пффт", и Ланселот закричал:

– Минута в минуту!

Мгновенно мертвое тело исчезло. В открытом гробу осталась пустая одежда. Костюм был, конечно, не тем, в котором двойник появился. Это была настоящая одежда, не копия. Она и осталась. Вся теперь там и лежала. Нижнее белье внутри брюк и рубашки, на рубашке - галстук, и все это - внутри пиджака. Башмаки опрокинулись. Из них болтались носки.

А тело исчезло.

Я услышала, как кипит вода.

– Кофе! - приказал Ланселот. - Прежде всего кофе. Потом мы позовем полицию и газетчиков.

Я сделала кофе ему и себе. Ему положила обычную порцию сахара, одну ложку не с верхом, но полную. Даже тогда, в тот момент, когда я была совершенно уверена, что для него это совсем неважно, привычка взяла свое.

Я сделала глоток. Я пью кофе без сливок и без сахара. Это тоже привычка. Удивительно приятное тепло разлилось по телу.

Он поднял свою чашку:

– Ну вот, - сказал он тихо, - я и дождался наконец того, чего ждал всю жизнь.

С торжествующим видом он поднес к губам чашку кофе и глотнул. Это были его последние слова.

Как только все случилось, на меня напало какое-то исступление. Я раздела его, надела на него то, что осталось в гробу. Как мне удалось поднять его и положить в гроб, не знаю. Руки я сложила на груди так, как и было раньше. Потом я смыла тщательно все следы кофе в раковине и в комнате. Заодно я вымыла и чашку с сахаром. Я полоскала все до тех пор, пока от цианида, который я добавила в сахар, не осталось и следа.

Его куртку и все остальное я отнесла в мусорный ящик, куда раньше я выбросила такую же одежду двойника. Теперь она исчезла, на ее место я положила настоящую.

И стала ждать.

К вечеру, когда я была уверена, что труп остыл, я позвала похоронного агента. С какой стати ему было удивляться? Они ожидали увидеть мертвое тело, они его и увидели. То же самое мертвое тело. Действительно то же самое. В нем даже цианид был так же, как по замыслу он должен был быть в первом.

Думаю, что разницу между умершим двенадцать часов и три с половиной дня назад могли бы заметить, несмотря на холодильник. Но кому это было надо?

Никто и не заметил. Заколотили гроб. Вынесли из дома и похоронили.

Это было безукоризненное убийство.

Впрочем, можно ли считать это убийством в полном смысле этого слова? Ведь когда я дала Ланселоту яд, он уже был официально признан мертвым. Само собой разумеется, за разъяснениями к юристам я не собираюсь обращаться.

Теперь моя жизнь течет тихо и спокойно. Мне такая жизнь по душе. У меня нет недостатка в деньгах. Я хожу в театр. У меня появились друзья. И живу я без всяких угрызений совести. Откровенно говоря, Ланселот все равно никогда не получил бы признания за открытие путешествий во времени. Движение во времени еще откроют, но никто не вспомнит имени Ланселота Стеббинса, оно так и останется неизвестным. Как я и предсказывала. Какие бы планы он ни строил, слава ему была заказана. Если бы я не убила его, наверняка случилось бы что-нибудь еще и все бы ему напортило, и тогда он убил бы меня.

Нет, я живу, не испытывая угрызений совести.

Я все простила Ланселоту, все, кроме плевка мне в лицо. И все же я рада за него: пусть недолго, но он был счастлив перед тем, как умер. И какова ирония судьбы - здесь я тоже оказалась права: ему удалось то, что недоступно никому из живущих, и он насладился этим в полной мере: он прочитал свой собственный некролог.