Филип Фармер - Миры Филипа Фармера. Том 17. Врата времени. Пробуждение Каменного Бога

Что ж, Румыния, как известно, страна очень отсталая, хотя и располагает мощнейшими в Европе нефтеперерабатывающими заводами. И солдаты эти, конечно же, не из германского вермахта. С другой стороны, мундиры их не походили ни на какие из тех, что Два Сокола видел на картинках во время инструктажа в Тобруке. Офицер носил блестящий стальной шлем, сделанный в виде головы волка. Даже волчьи уши были изготовлены достаточно точно. На нем был длинный, до колен, серо-зеленый мундир, воротник которого был обшит серым мехом. На плечах красовались совершенно немыслимые золотые эполеты, а на отворотах мундира — три ряда золотых пуговиц. Облегающие красные брюки имели на коленях две накладки из черной кожи в форме бычьих голов. Костюм его дополняли широкий кожаный пояс с кобурой, меч в ножнах на левом боку и черные сапоги с высокими голенищами. В правой руке офицер сжимал странного вида пистолет, которым размахивал, отдавая приказы на каком-то славянском языке.

Солдаты носили цилиндрические шлемы с выступом над шеей, напоминавшие стальные заклепки, черные мундиры, покроем походившие скорее на фраки, оранжевые брюки и башмаки. На широких кожаных поясах у них были мечи, а в руках — ружья с барабанами для патронов, как у некоторых винтовок времен покорения Дикого Запада. У солдат были окладистые бороды и длинные, до плеч, волосы. Офицер же, светловолосый и светлокожий, явно не румын, был гладко выбрит.

Солдаты принялись обыскивать дом. Сверху доносились крики, тяжелый топот башмаков, треск. Офицер исчез из поля зрения, но пилот слышал, как он говорит — медленно, точно на чужом, плохо выученном языке. Женщина отвечала, казалось, на своем родном наречии. Два Сокола пытался понять смысл их разговора, и хотя ему казалось, что он вот-вот поймет его, понять ничего так и не удалось. Прошло минут десять. Солдаты собрались вместе снова. Отчаянное кудахтанье сопровождало экспроприацию кур. В военное время в мародерстве нет ничего особенного, подумал Два Сокола, но грабить собственный народ? Нет, солдаты, очевидно, другой национальности, чем женщина, иначе у них не было бы и языковой проблемы. Может быть, женщина принадлежит к какому-то нацменьшинству? Вполне логично. Но Два Сокола не поверил в это ни на минуту.

Он ждал. Солдаты смеялись и громко болтали о чем-то. Женщина вела себя тихо. Минут через двадцать офицер, видимо, решил, что его люди достаточно повеселились и пора ехать дальше. Он отдал приказ. Солдаты проворно выстроились перед ним. Офицер устроил им краткий, но энергичный разнос. Затем вся компания забралась в машину и укатила.

— Вряд ли искали именно нас, — произнес Два Сокола. — Они не могли не найти подвала. Но за кем же они тогда охотятся?

Он хотел выбраться из укрытия немедленно, но решил, что солдаты могут вернуться, — или поблизости может оказаться еще один отряд. Лучше подождать, пока крестьянка сама их выпустит. Время текло медленно. Наверху стояла тишина, нарушаемая только кудахтаньем оставшихся кур и мычанием коров.

Только после заката над ними послышались шаги, звук отодвигаемой мебели, и крышка люка в подвал со скрипом поднялась. В отверстие упал свет лампы.

Два Сокола достал пистолет и поднялся по лестнице, твердо решив сопротивляться. Несмотря на все доказательства, индеец не был уверен в том, что женщине стоит доверять: она могла передумать и вызвать солдат. Вряд ли те стали бы ждать до заката, но рисковать никогда не стоит.

Возле очага, жуя кусок вяленого мяса, стоял мужчина. Никакого оружия, кроме большого охотничьего ножа, у него не было, и Два Сокола сунул пистолет обратно в кобуру. Мужчина спокойно посмотрел на вошедших. Черные, как и у женщины, волосы были острижены «под горшок». На смуглом лице выделялись высокие скулы и орлиный нос. На крестьянине была рубашка, брюки из грубой прочной материи и грязные сапоги. От него воняло потом, как и положено после долгого, наполненного тяжелым трудом дня. По возрасту этот человек годился в отцы молодой женщине, спрятавшей их, и скорее всего и был им.

Женщина налила им две миски варившегося в котле густого супа. О’Брайен и Два Сокола не были голодны — во время ожидания в погребе оба успели опробовать сложенные там припасы, но Два Сокола боялся, что отказ обидит этих людей. Возможно, они расценивают предложение чужаку еды как знак гостеприимства и доверия. Отведавший еды под крышей дома становится неприкосновенным. И наоборот — чужак, отведавший их хлеба, не нарушит запрета, причинив вред хозяевам.

Он объяснил О’Брайену свои соображения. Во время разговора он заметил, как изменилось выражение лица старого крестьянина. Мужчина удивленно переводил взгляд с одного мужчины на другого. На лбу его пролегли глубокие морщины, словно язык показался ему знакомым, но не настолько, чтобы понять его.

Летчики уселись за пятиногий стол из хорошо отполированных, но не покрытых лаком сосновых досок. Женщина поставила перед ними миски и снова занялась своими кухонными делами. Воду она качала насосом над раковиной. Два Сокола ощутил укол ностальгии — почти такой же насос стоял в сельском доме его родителей в штате Нью-Йорк. Мужчина прошелся по кухне, задавая женщине вопросы, потом сел за стол и, взяв свою миску, стал есть суп. Миска была глиняная. На боках ее виднелись синие узоры. Один символ походил на сломанную маску, которую Два Сокола видел в подвале.

Опустошив миску, хозяин встал и знаком показал обоим летчикам, чтобы они следовали за ним. Откинув тонкую марлевую занавесь, они вышли наружу. Марля казалась слишком тонкой, чтобы защищать от комарья, но потом Два Сокола заметил, что занавеска пропитана каким-то маслом. Он узнал запах. Этим же маслом женщина смазывала себе волосы.

Масло было явно не подсолнечное, но оно направило ход мыслей Двух Соколов совершенно в другую сторону. Пожилые индеанки из резервации близ отцовского дома тоже смазывали свои волосы маслом. И Два Сокола пришел к невероятному, и все же единственно возможному выводу: теперь он признал в речи крестьян диалект ирокезского языка. Смысл большинства слов оставался ему непонятен, но этот язык не был ни румынским, ни венгерским, ни славянским, он не принадлежал ни к индоевропейской, ни к угро-алтайской семьям. Это был диалект, родственный языкам онондага, сенека, могикан и чероки.

Он решил пока ничего не говорить О’Брайену о своих предположениях. Мужчина повел их по двору к сараю.

Проходя мимо сортира, О’Брайен попытался через Двух Соколов передать крестьянину свою просьбу. Тот, несмотря на явное нетерпение, согласился, так что путь через двор прервался на несколько минут.