Вадим Панков - Игры

- Раз, два, три... Ого! - сказал он, когда через несколько мгновений банка глухо брякнула далеко внизу. - Метров пятьдесят!

Ему было очень холодно. Зуб на зуб не попадал. Спальный мешок с одного бока совсем промок, словно он устроился на ночлег в луже.

Он не находил себе места. Его бросало то в жар, то в холод. Зуб на зуб не попадал.

Он расстегнул мешок, достал из-под головы холодные, липкие ботинки, с трудом их натянул и, наступив рукой на спящего Потемкина, выполз из палатки.

Ему показалось, что снаружи теплее. Даже совсем тепло. Было очень темно и тихо, туман рассеивался, и стали видны звезды.

Ухали ночные обвалы. Внизу шумел поток.

Он немного побегал на месте у входа в палатку. Галька хрустела под ногами. Остановился. Поглядел вокруг.

- Где-то рядом эдельвейсы, - неожиданно для себя сказал он ясным голосом. - Где-то совсем рядом!

Он посмотрел в сторону, откуда они пришли. Бурая мгла переходила в черное небо, на котором мигали звезды. Нет, перевала не видно.

Он махнул рукой около уха - комар, что ли, пищит? Откуда?

Краснощекой внимательно посмотрел в сторону перевала и увидел зеленую проблескивающую точку. Самолет? Какой самолет...

Вот оно что... клотоида... ну-ну, уж все сразу...

Он следовал взглядом за голубыми витками спирали, колеблющейся и фосфоресцирующей, все дальше и дальше, все ближе, ближе к пульсирующей, проблескивающей зеленой точке, бесконечно близко, и все-таки так и не достигая ее! Ему хотелось кричать от отчаяния, его трясло, он задыхался...

- Ну, хорошо. Хорошо! Хорошо же!!!

Ревели гигантские трубы, распуская невероятно низкий звук, обволакивая им и пронизывая все вокруг...

На перевале было тихо. Светила луна. Краснощеков обернулся - нет, Эльбруса не видно, и флага. Краснощеков стоял в тени, падавшей от черной скалы. Из блиндажа доносилась немецкая речь.

Открылась дверь. По каменным ступенькам поднялся молодой солдат с котелком в руке, подошел к выступу скалы и опустил котелок на землю. Солдат был совсем рядом. Он достал из кармана складную спиртовку, согнул ее в двух местах, поставил на плоский камень. На полку спиртовки он положил несколько кусков сухого спирта, чиркнул зажигалкой, поджег спирт и осторожно поставил котелок на спиртовку.

Краснощеков очень хорошо рассмотрел лицо солдата, когда тот грел руки над пламенем.

"Должно быть, денщик, - подумал Краснощеков. Денщик, по-видимому, был даже моложе его. - И все же это "Эдельвейс"... Фашисты... А мы... И ничего нельзя сделать..."

В то же мгновение он увидел круглые от ужаса глаза. Солдат схватил котелок, швырнул его что было сил в Краснощекова и бросился к блиндажу. Котелок очень больно ударил Краснощекова по выставленным вперед пальцам. Резко запахло свиной тушенкой.

- А-а-а-а! - кричал немец, с грохотом катясь по ступеням блиндажа.

Краснощеков мчался вниз, сшибая камни, срываясь, падая, раздирая одежду, царапая лицо и руки о смерзшийся снег. Зашипела ракета. Бегущая тень металась по синему снежному склону.

"Тиу-тиу-тиу-тиу", - засвистело вокруг. И сразу же: "Боп-боп-боп-боп-боп". По нему стреляли из пулемета.

С размаху он влетел в глубокий рыхлый снег, упал, пополз, запрыгал, побежал по нему...

...Лагерь проснулся с первыми лучами солнца. Горы отбрасывали синие тени, и полет их в густом чистом воздухе отчетливо прослеживался до вершин. Внизу вдоль потока вилась тропа, с которой они сбились, а вдали, километрах в пяти, темнела и Зеленая поляна.

- Покончим жизнь альпинизмом! - бодро закричал Гаврилов, потирая руки.

- Это можно...

- Шапочку вязаную потерял.

- Сбегай и поищи...

- А все же неплохая была прогулочка!

Вано Дыдымов делал свирепое лицо, топорщил усы и, хватая то одного, то другого за руки, возбужденно рассказывал:

- Снегу, снегу-то сколько было! Ух ты! Если прямо встанешь - будет вот так. - Он резал ребром ладони по горлу. - Если чуть пригнешься - будет вот так, - чиркал на уровне глаз. - А если совсем пригнешься, то вот как! - И он яростно рассекал воздух рукой выше головы.

Лагерь быстро сворачивался.

- Что это с поэтом?

- Дрыхнет, мерзавец!

- Я слышал, он ночью выходил...

- На свежий воздух его. Проветриться!

Краснощеков крепко спал. Он лежал поверх спального мешка вниз лицом. Брюки и куртка были изодраны, руки в ссадинах и царапинах, на скуле синяк. Подошвы ботинок сорок пятого размера были совершенно гладкими, только на одном кривом гвозде чудом уцелел триконь. Рядом валялся помятый немецкий котелок.

- Хорошо, что он пулемет не прихватил, - сказал Гаврилов, - на память.

- Не трогайте его, - сказал Потемкин.

- Нас давно ждут!

- Вот и катись, а он пусть спит, - сказал Потемкин.

- Из одной команды, - сказал Гаврилов и подмигнул. Все засмеялись.

Потемкин стал раскладывать этюдники.

- Оставим поэтов на Олимпе!

- Пусть что-нибудь сочинят.

- Ну мы поехали, - сказал Гаврилов.

- Пока, - сказал Потемкин и грузно сел на свой стульчик.

Не дожидаясь, когда ребята соберутся и уйдут, он выдавил из тюбиков на палитру аккуратным рядком краски, прицепил масленку, налил в нее разбавителя и принялся писать широкой кистью, поглядывая на освещенные солнцем горы.

Дыдымов топтался около Потемкина, торопливо соображая, что бы такое выдать. Ага. Наклонившись к Потемкину и назойливо заглядывая ему в глаза, пропел громким, свистящим шепотом:

Нуль - цена тому поэту,

Кто пишет здесь, а не в газету!

Могучая длань описала плавную дугу и веско опустилась на холку Дыдымову, пригнув его к земле. Человечество так и не узнало, о чем там дальше поется, в этом шлягере.

- Ну-ну, Ваня, - добродушно сказал Потемкин, - дуй отсюда...

Дыдымов, обиженно оглядываясь, побежал догонять товарищей.

Когда Краснощеков проснулся, солнце стояло высоко над головой. Тело ломило, ладони нестерпимо жгло, как будто он целый день крутился в гимнастическом зале на перекладине. Большой палец на руке посинел и распух.

Краснощеков вылез из палатки. На солнце на своем стульчике сидел Потемкин. Щеки у него были в мыльной пене. На рюкзаке перед ним стоял немецкий котелок дном вверх. Поверх котелка - пустая коробка из-под сардин. Глядя в отогнутую крышку, Потемкин сбривал отросшую за две недели щетину.

- Привет, - сказал он и улыбнулся намыленным лицом. - У меня есть еще одно лезвие.

- Ушли? - спросил Краснощеков.

- Да. А я тут хорошо поработал.

Краснощеков посмотрел на расставленные вокруг этюды. Ему нравилось, как пишет Потемкин. На одном из этюдов он увидел палатку, себя, спящего поверх спального мешка, и лысые подошвы горных ботинок. Он посмотрел на ноги, нагнулся и отломил торчащий в сторону шип. Сквозь дыру в штанине рассмотрел грязное колено. "Как молодой картофель", - припомнил он и улыбнулся. Злополучный этюд. Сейчас Краснощеков рассматривал его без боязни. "Так, - бормотал он, - и это так. Удивительно". Потом он задержал взгляд на котелке, потрогал распухший палец, постучал по котелку.