Андре Лори - Лазурный гигант

— Я не могу без отвращения слышать слово «ждать»!

— Выслушай меня. Сколько времени потребуется, чтобы окончить твою машину?

— О! немного, каких-нибудь пять-шесть дней, если бы только я мог владеть собою. Но разве возможно об этом думать в такую минуту?

— Шесть дней, — прервал его, торжествуя, Жерар. — Прибавь еще дней девять на путешествие, не больше. Это составит две недели. Между тем, пользуясь самыми быстрыми видами сообщения, мы не достигнем театра войны раньше шести недель!

Пораженный справедливостью аргумента, Анри молчал.

— Умерь свое нетерпение, Анри. Если ты послушаешь моего совета, мы, во-первых, выиграем время, во-вторых, ты не оставишь неоконченным изобретения, которым справедливо гордишься и которое даст тебе славу; в-третьих, наконец, пока ты оканчиваешь работу, мы успеем подготовить к нашему отъезду матушку. Ты уже много сделал для нее, Анри, не отказывай ей в этой маленькой жертве. Мы так ей обязаны. Она так много перенесла.

Мадам Массе в душе уже благословляла свою ужасную болезнь, благодаря которой ей удалось удержать около себя сыновей. Онанадеялась, что тем временем Трансваальская война окончится. Но теперь она совершенно поправилась, как говорил Анри, а непобедимые буры все еще совершали чудеса храбрости и все еще стойко выдерживали нападения врага: борьба все продолжалась. Анри и Жерар горели нетерпением вернуться на поле сражений, и бедная мать сознавала, что было бы несправедливо удерживать их долее.

Муж ее, человек решительный и уравновешенный, давно примирился с неизбежным и еще раньше, чем пришло письмо Николь, подлившее масла в огонь, пытался, но не слишком успешно, убедить жену последовать его примеру.

— Мы воспитывали их для жизни, — говорил он ей, — с колыбели мы учили их уважать труд, не зарывать в землю таланты, которые могут принести пользу обществу. Мы предостерегли их от соблазна пустой жизни светских бездельников. Неужели мы теперь откажемся от своих теорий и скажем: «Пусть погибают наши принципы, лишь бы дети не покидали нас!».

— Нет, нет, Боже сохрани! — горячо возражала мадам Массе. — Но надо быть снисходительным ко мне: я колеблюсь, я не могу скрыть своей слабости. Слишком сильные несчастья навсегда поколебали мою энергию. Вспомни, я раз уже чуть не потеряла вас всех. Во время ужасной бури около каждого из вас был если не кто-нибудь из семьи, то хоть друг. Только я была одна, совсем одна, когда очнулась на плывшей по диким волнам шлюпке. Между несчастными, которые стонали вокруг меня, не было ни одного знакомого лица. Не могу забыть до сих пор этого кошмара. Я надеялась, что перенесенные мною невзгоды послужат выкупом на будущее время, дадут мне, по крайней мере, право не разлучаться более с сыновьями, которых я оплакала, как мертвых.

— Надо отказаться от этой надежды, — тихо сказал Массе, взволнованный при виде слез жены, но твердо решившийся поступить по справедливости, чего бы это ему ни стоило. — Любовь к детям никогда не должна переходить в эгоизм! Мы должны не подавлять в них личность и не мешать им при выборе карьеры. В этом отношении я ни за что не решился бы подчинить их своему влиянию. Посмотри на нашего Жерара: он родился, чтобы быть исследователем неизвестных стран, колонистом, пионером. Природа создала его, чтобы он восходил на горные вершины, куда не ступала еще нога человеческая, исследовал недра земли, пускался во всевозможные предприятия. На днях я наблюдал за ним в то время, как он гарцевал на неоседланной лошади. Этот атлет создан не для того, чтобы мирно сидеть у домашнего очага! Разве в каждом его слове не сквозит жажда деятельности? О чем говорит он беспрестанно? О возвращении в таинственную, манящую его Африку, об открытии источников Нила, о сражениях на берегах Нигера. Позже он разобьет в этих краях свой шатер и женится на Лине. Я никогда не видел более определенного призвания, чем это. И затем, милая девушка ничуть не задумывается над опасностью этого полного приключения и случайностей будущего. Она принадлежит к расе храбрых женщин, о которых история умалчивает, но которые скромно и незаметно, полные самоотверженности, принимают участие в основании каждой новой колонии.

— Ах! — вздыхала приемная мать Лины. — Неужели у меня отнимут и эту девушку, мою дорогую воспитанницу, мое утешение?

— Нет еще, нет! Она останется с нами еще год-другой. Но я не кончил того, что хотел сказать, — продолжал Массе. — Если было бы несправедливо мешать Жерару сделаться самостоятельным, что же сказать об Анри? Анри, как и его брат, создан для высокой, независимой деятельности; но душою он далек от Франции; было бы жестоко удерживать его здесь, продлить разлуку, на которую он согласился только из сыновней любви. Мы не должны выражать сожалений при его отъезде. Надо поддержать его, ободрить, снабдить его необходимыми для давно желанного предприятия средствами. Пусть едет, если он желает. Пусть спешит на помощь избраннице своего сердца, нашей будущей дочери, освободит ее. Пусть даже, если нужно, пожертвует своей жизнью для великого дела.

Сердце матери возмутилось при этих последних словах.

— Вспомни ужасный год, — продолжал он тогда. — Как мы осудили бы тогда мать, которая из эгоизма удержала бы сына от участи в отечественной войне. Я как сейчас слышу еще твои слова накануне битвы при Шампиньи.

— Не повторяй их. В то время не помнили, что говорили. За честь родины в то время готовы были пожертвовать и жизнью, и всем, что было самого дорого на свете. Но, признаюсь, я не могу воспламениться так за дело буров! Я не героиня. К чему же судьба требует от меня столько мужества? — улыбаясь сквозь слезы, сказала мадам Массе.

Между тем дело шло своим чередом. Молодые люди спешно готовились к путешествию, и только страх обидеть мать удерживал их от проявления радости. Мать боялась и самого путешествия, и его цели: отважного полета в пространство и прибытия на поле военных действий. Колетта и Лина между тем, несмотря на тайное волнение, разделяли восторг путешественников и сожалели, что не могут последовать блестящему примеру своей будущей нареченной сестры Николь Мовилен. Старик Массе, принимавший в молодости участие не в одной битве, еще охотнее, чем дочери, принял бы участие в африканском крестовом походе. Ле Ген, домоправитель, тоже вспомнил, что когда-то он был марсовым матросом, и по временам вздыхал о военных лаврах, за что удостоился грубой отповеди от своей супруги.

Верная служанка Мартина, как и ее барыня, не разделяла воинственного настроения семьи. Она никогда не покидала своих господ в дни испытаний и твердо и мужественно переносила все невзгоды; когда было нужно, она смело смотрела в глаза опасности; но отыскивать эту опасность она считала безумием и вовсе не сочувствовала намерению милых детей, которых она вырастила, рисковать жизнью на равнинах какого-то Трансвааля.