Елена Клещенко - Эликсир от бессмертия

Попутно всплывали любопытные факты относительно инстинктов. Врожденные формы поведения, в том числе такие сложные, как строительство гнезд и брачные танцы у птиц, оказывается, действительно «зашиты» в кору головного мозга — как определенные конфигурации связей между нейронами, каковые связи, в свою очередь, выстраиваются под действием химических сигналов в нужное время и в нужных местах.

Отсюда оставался один шаг до идеи о прививании животному, выращенному в камере, разнообразных врожденных форм поведения. Внушить, например, в процессе развития, что за белым светом следует удар тока, а за зеленым открывание кормушки. — Здесь уже начиналась ересь, любимая тема болтуна и скандалиста Пьера Шуа. Впрочем, не стоит забывать, что отдельные опыты в этой области увенчались успехом, и направление в целом представлялось перспективным...

Еще каким перспективным.

* * *

Викторов перелистал программу, перешел в окно с протоколом, забыл, что хотел посмотреть, рассеянно провел пальцем по экрану, перематывая текст, но так и не вспомнил. Теперь ему многое стало ясно. По крайней мере, он уже видел, откуда передраны отдельные части программы. Например, уменьшение роста и диспропорция — из программы для шимпанзе, которую англичане опубликовали в позапрошлом году. Их-то интересовали серьезные вещи, корреляции между пропорциями тела, объемом мозга, рефлекторным комплексом, характером передвижения... Десяти-двенадцатикратное уменьшение оказалось нижним пределом: дальше начинался дисбаланс и развитие становилось невозможным. Были непреодолимые препятствия, мешающие сделать шимпанзе величиной с мышь-полевку. А человека ростом чуть больше моей ладони — почему бы и нет?..

Владимир Данилович заставил себя посмотреть на это существо. Зигонт по-прежнему сидел в лотке, согнув ножки; маленькое личико ничего не выражало. Какой у него может быть объем мозга? (Ах да, это-то я и хотел посмотреть...) Около крысиного... нет, побольше, не те пропорции, но меньше кошачьего. Он отвел взгляд от экрана и уставился в окно, на мелькающий в темноте снег. Деться некуда. В самом лучшем случае он, очевидно, равен по интеллекту кошке или собаке. Моя маленькая копия.

Так, что за черт, человек он или нет? Недееспособный... или все-таки человеком это назвать нельзя?.. Нет, скажем прямо: это не твоя компетенция, Владимир Данилович. Ты не юрист, не историк науки, не врач, не физиолог, не специалист по высшей нервной деятельности, а всего-навсего эмбриолог. Твое дело — процесс, и в нем ты разобрался, а с результатом пусть разбирается комиссия. Тут нужна экспертиза.

Писем писать бы не надо, лучше связаться голосом. Он вызвал на экран телефон, включил звук, вышел на линию... Сразу декану? Или сначала нашим? Анохину, он мужик порядочный. Что скажу, как скажу? Че-пэ... безобразная выходка... я виноват, оставил без присмотра... я посмотрел программу, файлы у меня... Зигонт поглядел на него искоса, наклонив лобастую головку, как попугай в клетке. ...И начнется: сочувствие, возмущение, укоризны — а ты куда глядел, ты же знаешь, на что они способны, для чего, как ты думаешь, нужен преподаватель... Скрытая брезгливость, смешки... Анохин переводит взгляд с него на меня: «А что, похож...»

Он уже знал, что никому сейчас не позвонит. Стоило представить, как эту убогую маленькую тварь будут рассматривать коллеги и посторонние, кровь бросилась к щекам. Все равно что выставить на всеобщее обозрение стыдную болезнь.

Владимир Данилович встал, не глядя на зигонта, прошелся по кабинету. Мозг был как отключенный монитор — ничего в нем не брезжило, кроме отражения комнаты. Часы мигали зеленым, в углу светился красный глаз системы безопасности, мертво поблескивала оранжевая лампочка источника тока для экспресс-гелей, по экрану летели звезды скринсейвера. Глупо-услужливо, равнодушно и непонимающе, в обычной манере механизмов.

Не смейтесь надо мной деленьем шкал, естест-во-ис-пытателя приборы. Гете, «Фауст». Двадцать пять лет назад это было общим местом научно-популярных статей: наука повторяет опыт Фауста, гомункулы в колбах — новая реальность... Комплимент довольно-таки гадостный, если иметь в виду, что с ним в конце концов сталось, с доктором Фаустом. И вообще, гомункула построил не он, а этот, как его... дурак-аспирант с композиторской фамилией. Возвращается шеф из командировки, а тот ему — я здесь подарочек вам приготовил, герр профессор!

Он сардонически рассмеялся, уставясь на зигонта. Гомункулюс лабораторный, общий вид!.. А Фауст ему что сказал, этому аспирантику? А ничего. Похвалил поганца (нет бы сдать в Священный Трибунал, чтобы неповадно было изгаляться над биопотенциалом немецкой нации!) и принялся беседовать с эмбрионом о чем-то умственном. Да, видно, господин гехаймрат Гете, что бы ни говорили биографы, в физиологии был не силен. Не сообразил, что об умственном с гомункулами беседовать невозможно. Какие могут быть умствования, когда мозги с куриное яйцо?..

— Это вы обо мне?

Гомункул смотрел на него внимательными блестящими глазками и, судя по улыбочке, намеревался ответить иронией на иронию. Слушает. Улыбается. Подает осмысленные реплики... Вашу мать, что же вы наделали, ублюдки малолетние!..

Это хуже, много хуже, чем бессмысленная живая карикатура. Человек с вызванными отклонениями в развитии, уродец, больной...

Спокойно, спокойно. Никто не сказал, что реплики осмысленные. Ничего не стоит вдолбить в него такие ответы, которые покажутся осмысленными, более того — глубокомысленными, каким бы ни был вопрос. У любого третьеразрядного медиума таких реплик припасено на все случаи. У любого дрессированного попугая. Да и сам ты, помнится, мальчишкой развлекался, программируя виртуального собеседника, который вместо тебя вел в Сети длинные разговоры с ничего не подозревающими жертвами.

Ладно, это мы сейчас выясним, программы — вот они. Но другое дело, что эмоциональное развитие, несомненно, присутствует. А с чего бы ему отсутствовать, лимбическая система у него есть, я видел параметры... Ну, допустим, как у новорожденного. Значит, он чувствует отношение окружающих, возможно, ориентируется в интонациях. Следовательно, язык-то не надо распускать, обижать его мне никто не давал права. Он снова посмотрел на гомункула. Теперь уже как на человека — глаза в глаза.

— Прошу прощения. Я задумался, говорил вслух, но вас я не имел в виду. — Вежливый, подчеркнуто-корректный тон сам собой вызвал обращение на «вы». А не все ли равно, главное — контролировать интонацию: ни малейшего пренебрежения, ни злости, ни досады. — Теперь, если не возражаете, я хотел бы задать вам некоторые вопросы.