Гуин Ле - Медленно, как империи, и даже медлительней их

Рядом с ней появился Харфекс, его бледное лицо хайнита казалось в этой темноте совершенно зеленым.

- Мертв?

- Нет, его ударили. Сзади. - Пальцы Томико ощупывали окровавленный череп, виски, затылок. - Оружие или инструмент. Я не нахожу перелома.

Как только она перевернула тело Осдена так, что они смогли его поднять, его глаза открылись. Она держала его, низко наклонившись над его лицом. Бледные губы Осдена скривились от боли. Страх вошел в нее. Она громко вскрикнула два или три раза и попыталась убежать, волоча ноги и спотыкаясь в страшной тишине. Харфекс поймал ее, и от его прикосновения и звука голоса страх ее несколько уменьшился.

- Что это? Что это такое? - говорил он.

- Я не знаю, - она всхлипнула. Ее сердце все еще трепетало в груди, она не могла ясно видеть. - Страх это... Я испугалась. Когда я увидела его глаза.

- Мы оба нервничаем. Я не понимаю этого...

- Теперь все в порядке, пойдем, он нуждается в нашей помощи.

Действуя с бессмысленной поспешностью, они приволокли Осдена на берег реки; приподняли и обвязали канатом под мышки; он висел, словно мешок, слегка раскачиваясь под клейким темным морем листьев. Они втолкнули его в геликоптер и минуту спустя уже летели над степью. После того как Томико настроилась на радиомаяк базового лагеря, она глубоко вздохнула, и ее глаза встретились с глазами Харфекса.

- Я так испугалась. Я почти потеряла сознание. Со мной еще такого не случалось.

- Я тоже был напуган... без видимой причины, - сказал хайнит, и действительно, он выглядел потрясенным и каким-то постаревшим. - Не так сильно, как ты. Но беспричинно.

- Это случилось, когда я прикасалась к нему, держала его. Мне показалось, что в какой-то момент он пришел в сознание.

- Эмпатия... Я надеюсь, он сможет рассказать нам, что на него напало.

Осден, как сломанная кукла, покрытый кровью и грязью, так и полулежал на задних сидениях, как они свалили его, в безумной поспешности стремясь выбраться из леса. На базе их возвращение вызвало большую панику.

Неумелая жестокость нападения была зловещей и ставила в тупик. Так как Харфекс упорно отрицал всякую возможность животной жизни, они стали думать о чувствующих растениях, растительных чудовищах, психических проекциях. Латентная фобия Дженни Чонг вновь заявила о себе, и она могла говорить только о темных "Ego" *, которые повсюду следовали за людьми у них за спиной. Она, Олеро и Порлок были отозваны на базу, которую ни у кого не было особого желания покинуть.

Осден потерял добрую порцию крови за три или четыре часа, что он лежал в лесу, а от сотрясения и сильной контузии у него наступил шок и предкоматозное состояние. Когда оно сменилось легкой лихорадкой, он с мольбой в голосе несколько раз позвал: "Доктор Хаммергельд". Когда он спустя два дня, показавшихся мучительно долгими, полностью пришел в себя, Томико позвала Харфекса в его каюту.

* Ego - я (лат.).

- Осден, можете вы сказать нам, что напало на вас?

Бледные глаза скользнули мимо лица Харфекса.

- На вас напали, - сказала Томико мягко. Бегающий взгляд был знаком до ненависти, но она была физиком, человеком, защищающим от опасности. - Может быть, вы еще не вспомнили. Что-то напало на вас. Вы были в лесу...

- Что... в лесу?

Он жадно глотнул воздух. Выражение проясняющегося сознания появилось у него на лице. Спустя некоторое время он произнес:

- Я не знаю.

- Вы видели, что напало на вас, - сказал Харфекс.

- Я не знаю.

- Теперь вы вспомните это?

- Я не знаю.

- Все наши жизни могут зависеть от этого. Вы должны сказать нам, что вы увидели!

- Я не знаю, - повторил Осден, всхлипывая от слабости. Он был слишком слаб, чтобы скрывать, что он знает ответ. Порлок, стоя поблизости, жевал свои усы цвета перца и старался услышать, о чем говорили в каюте.

Харфекс наклонился над Осденом и сказал: "Ты нам скажешь". Томико пришлось энергично вмешаться.

Харфекс сдерживал себя с таким трудом, что на него было больно смотрел. Он ушел в свою каюту, где, без сомнения, принял двойную или тройную дозу транквилизаторов. Остальные мужчины и женщины, разбросанные по большому хрупкому зданию - длинный главный холл и десять кают-спален, ничего не сказали, но выглядели подавленными и раздраженными. Осден, как всегда, даже теперь имел над ними всеми власть. Томико, наклонившись, смотрела на него со жгучей ненавистью, которая разъедала ей горло как желчь. Этот чудовищный эготизм, который сам по себе питал это чувство в других, это абсолютное себялюбие, было хуже, чем любое, самое ужасное физическое уродство. Как врожденный монстр, он не должен жить. Он должен умереть. Почему ему не размозжили голову?

Однажды он лежал безжизненный и белый, беспомощно вытянув руки вдоль туловища, бесцветные глаза были широко открыты, и из уголков бежали слезы. Он пытался защититься.

- Нет, - сказал он слабым хриплым голосом и попытался поднять руки, чтобы закрыть голову. - Нет!

Она села на складной стул рядом с кроватью и через несколько секунд положила свою руку на его. Он попытался вырваться, но она удержала ее силой.

Повисла долгая тишина.

- Осден, - наконец прошептала она. - Извини меня, извини меня. Я хочу, чтобы ты поправился. Позволь мне хотеть, чтобы тебе было хорошо, Осден. Я не хочу причинить тебе вреда. Послушай, теперь я должна знать. Это был один из нас. Правда? Нет, не отвечай, только скажи, если я ошибаюсь, но я не ошибаюсь... Конечно, на этой планете есть животные. Их десять. Я не спрашиваю, кто это был. Не в этом дело, не так ли? Именно теперь это могла быть я. Я понимаю это. Я не поняла, как это произошло, Осден. Ты не можешь представить, как это трудно для нас понять... Но послушай. Если бы была любовь, вместо ненависти и страха... Разве любви никогда не было?

- Нет.

- Почему нет? Почему ее не может быть никогда? Неужели человеческие существа все такие слабые? Это страшно. Ничего. Не беда. Не беспокойся. Не шуми. По крайней мере, сейчас-то это не ненависть, ведь так? По меньшей мере, симпатия, участие, доброжелательность. Ты должен чувствовать это, Осден. Ты это чувствуешь?

- Среди прочего другого, - сказал он почти неслышно.

- Шум от моего подсознания, наверное. И кого-нибудь еще в этой комнате. Послушай, когда мы нашли тебя там, в лесу, когда я старалась перевернуть тебя, ты ненадолго пришел в себя, и я почувствовала ужас, исходящий от тебя. На минуту я сошла с ума от страха. Когда я это почувствовала, ты испугал меня?

- Нет.

Ее рука все еще лежала на его руке, а он, расслабленный, медленно засыпал, как человек, получивший облегчение от мучившей его боли.

- Лес, - пробормотал он; она едва могла расслышать. - Боюсь. Она не сжимала больше его руку, а просто держала в своей и смотрела, как он засыпал. Она знала, что она чувствовала и что, следовательно, должен чувствовать он. Она была уверена в этом: существует только одно чувство или состояние человеческого существа, которое может так, целиком и полностью перевернуть все в тебе самом, за один миг заставить все заново переосмыслить. В Великом языке Хайна есть одно слово ONTA, для любви и для ненависти. Она, конечно же, не влюбилась в Осдена, это было нечто иное. То, что она испытывала к нему, было ONTA, противоположность ненависти. Она держала его руку, и между ними протекал ток, божественное электрическое прикосновение, которого он всегда боялся. По мере того как он погружался в сон, кольцо анатомических наглядных мускулов вокруг его рта разжималось, и Томико увидела на его лице то, что никто из них никогда не видел, едва уловимо - улыбку. Скоро она истаяла. Осден спал.