Вандана Сингх - О любви и других чудовищах

Меня опять спасло простое везение.

Я сменил работу, сбежал с Западного побережья и держался старых мегаполисов на восточном берегу — таких как Нью-Йорк и Бостон. Прошел почти год. Рахул Може не давал о себе знать, и Джанани в письмах тоже не упоминала о нем, только советовала мне быть начеку. Она надеялась, что я больше его не увижу.

Но я знал, что он вернется, что он отыщет меня. Я сам не понимал, откуда взялось это предчувствие. Иногда он мне снился — длинные руки его ума тянулись ко мне, увлекали к нему, в темные бездны его души. Он наводил на меня ужас. Но какая-то часть меня желала встречи с ним — быть может, единственным, кто был наделен тем же даром.

Потом, однажды под вечер, в кафе за чашкой напитка, который американцы гордо называют «чай», я встретил Санкарана. Я развлекался, создавая метачудовище из компании литературных снобов в одном углу и недружной семьи из четырех человек в другом, когда нечто проскользнуло в запутанную паутину мысленных связей так, будто ее и не было. Я невольно поискал его взглядом. Он явно был индусом: хрупкого сложения, с шапкой нечесаных черных волос и с трогательными неухоженными усиками. Он сел за столик с книжкой и чашкой кофе и вскоре с головой погрузился в чтение. Я подошел к нему, стараясь скрыть волнение. Предлог для знакомства нашелся легко — мы оба были индусами.

Он защитил диссертацию и занимался теперь научной работой в одном из многочисленных университетов, разбросанных по этому огромному городу. Жил в какой-то дыре в Кембридже. Ехал на автобусе и так увлекся чтением докладов конференции, что вышел не на той остановке. Обнаружив рядом кафе, заглянул в него выпить кофе и спокойно почитать.

— Вы хотите сказать, что не знаете, где вы?

Он обратил на меня свои карие глаза и улыбнулся. На мгновение он как будто целиком оказался здесь, в кафе.

— А кто-нибудь знает? — спросил он, отделяя «кто» от «нибудь» словно скальпелем хирурга.

Я решил было, что это глубокая философская мысль, но он тут же объяснил, что, поскольку Земля, Солнечная система и наша

Галактика непрерывно меняют свое положение в пространстве, никто не может с уверенностью обозначить систему отсчета. Он совершенно очаровал меня.

Я помог Санкарану добраться домой, и мы стали друзьями. Он никогда сам не искал меня, но я завел обыкновение навещать кафе рядом с его домом в Кембридже, куда он, как почтовый голубь в свою голубятню, непременно залетал к вечеру со своими книгами и статьями. Когда обыденный мир пробивался в его сознание, он неизменно встречал его с добродушным снисходительным юмором — он был из тех, кто, налетев на прохожего или на придорожное дерево, извиняется перед тем и другим с равной любезностью. Я подолгу следил за ним из-за своей чашки, исполнившись безмолвного удивления. Я мог исследовать его разум, мог обнять его своим, но не мог притянуть его к себе, играть или манипулировать им. Мои умственные эксперименты его не затрагивали. Он не нуждался во мне и не представлял никакой угрозы. Он заполнял растущую во мне пустоту.

Я открыл в Санкаране кое-что из того, что привлекало меня в Дулари, — но без ее боли. Его разум был нежен, как бутон, готовый развернуть лепестки, и полон невинным удивлением ребенка, впервые увидевшего радугу. Вместо шума помех противоречивых эмоций, вместо какофонии подавленных желаний и одиночества, звучавших в заурядном человеческом сознании, его разум окутывал глубокий покой, какой находишь на высоте, в прозрачном воздухе Гималаев выше линии вечных снегов. Он не терзался вопросами, зачем он живет и что думают о нем другие люди, — он на самом деле нисколько не был зациклен на себе. Он был прекрасен — существо, поглощенное игрой со Вселенной, невообразимо огромной для обычного человека. Когда я глядел на него, на его тонкое тело черного дерева, неловко приткнувшееся на диванчике, пока его разум любовался чудесами, о которых я мог только догадываться, меня наполняло сладкое желание. Я желал его прикосновения, хотя бы короткого и невинного — просто почувствовать его ладонь у себя на плече. В Индии, где платоническая дружба между людьми одного пола свободно позволяет держаться за руки или обниматься на людях и никто не думает об этом дурно, все оказалось бы просто. Но здесь была в ходу иная мораль, и — главное — Санкаран все еще не замечал, как нужен мне.

Я проводил с ним все свободное время. Иногда я встречал его на физическом факультете и дожидался, пока он закончит коллоквиум или разберется со своими уравнениями, разглядывая звездную карту на экране компьютера. Закончив, он присоединялся ко мне и пополнял мои знания астрономии, пока мы вместе блуждали по галактике. Вот красный гигант, вот сверхновая, здесь двойная звезда, нейтронная звезда, черная дыра, блуждающая планета с массой, в пятнадцать раз превосходящей массу Юпитера. Я изучал лексикон астрономов, как влюбленный изучает тело своей возлюбленной.

Понемногу я узнавал кое-что о прошлом Санкарана. Он был из семьи тамильских ученых. Он очень любил мать и старшего брата, оставшихся после смерти отца в их старинном доме в Ченнаи.11 Я мысленно видел выцветшую побелку на стенах, банановые пальмы на заднем дворе. Заговаривая о семье, Санкаран как будто возвращался вдруг на землю.

«Моя мать готовит, как никто…» или «Унна научил меня дифференциальному исчислению еще в восьмом классе…»

— Они хотели меня женить, — однажды застенчиво признался он. И покачал головой. — У меня нет времени на жену. Но традиция требует продолжения рода. Жизнь не простая штука. — Он вздохнул. Если бы не случайность принадлежности к одному полу и не жестокие рамки условностей, я готов был в ту же минуту выйти за него.

Он принадлежал к поклоняющимся Господу Шиве. В своей комнате он держал маленький лингам12 Шивы — святилище на книжной полке в окружении книг и статей по астрофизике. На стене висела всего одна картина — фотография красивой и грациозной тамильской актрисы Шобаны. Санкаран смущенно признался мне, что он ее поклонник.

Я притворился, что люблю готовить, чтобы больше времени проводить с ним наедине. Помешивая на плите баклажанное карри, я смотрел, как он лежит на кровати, мечтательно листая последний выпуск «Астрофизического журнала». Он бормотал непонятные мне фразы: «вириальная теорема» или «звезда вне главной последовательности». Иногда я просил его объяснить и, примостившись на кровати рядом, впитывал тепло его тела и страсть его разума. Я поглядывал на каменный фаллос Шивы и вспоминал, каково было притворяться женщиной для прежнего моего любовника, Манека. Воздух в тесной квартирке-студии наполнялся запахом горячих специй, тмина и кориандра и острым, соблазнительным ароматом имбиря. Я склонялся ближе к Санкарану, заглядывал вместе с ним на невразумительные страницы уравнений и звездных карт, сознавая лишь его близость, а черные волоски на его предплечьях шевелились в такт его дыханию. Я тянулся к его сознанию своим, прижимался к нему, затаивался в изгибах его прекрасного, сосредоточенного ума. Желание нагоняло сон, и мне вспоминалось одно из воплощений Шивы — Ардханаршивар: полумужчина, полуженщина. Танец Шивы приводит мир в бытие и выносит из него. Однажды я спросил: