Евгений Прошкин - Истребитель «Родина»

Два крупных глотка — вздох — лимончик, затем какая-то крошечная котлетка и, конечно, ложечка...

— Это для жюльена, — предупредила горничная.

— Чего?..

— Ложка для жюльена. Для икры вон та. — Женщина протянула палец, но Андрей отогнал ее, как муху.

— Где стюард? — спросил он.

— Не хами. Кормят — кушай.

Он зачерпнул икры — другой, правильной ложкой — и сделал еще глоток. Мир застонал и ожил. Осетр с брусничными глазами улыбался Андрею, как брату.

— Свободна, — сказал он горничной, склоняясь к устрицам. — Стоять!

— Ну? — Женщина открыла дверь и обернулась.

— Это что?!

Внизу, на самом краю, Андрей обнаружил пластмассовую миску с застывшей серой кашей.

— Это здесь зачем?! — рявкнул он.

— Велено передать. Для ассортимента, наверно. А чего ты всполошился-то? Тебе еды мало? Выбирай, что хочешь, кто тебя неволит?

— Все, иди. Ублюдки...

Он продолжал поглощать — быстро, без разбора, выгребая всё отовсюду, то и дело прикладываясь к коньяку, — но ни на секунду не забывая про тюремную пайку, предложенную «для ассортимента». Андрей уже не сомневался: его действительно размягчали, вернее, ломали о колено, но как этому противиться, он не знал. Пять лет он не видел ничего, кроме старой газеты, нечистой миски и девяти квадратных метров бетонной свободы. У него кружилась голова, и это было не опьянение — это было безумие спасенного утопленника. Как прекратить дышать, если в воздухе — жизнь?

Андрей напился вдрызг, иначе и быть не могло. Отвалившись от стола, он неверной походкой направился к кровати, но, не дойдя, вернулся. В бутылке еще был коньяк, и пропасть ему Андрей позволить не мог — следующие двадцать, или тридцать, или пятьдесят лет он себе этого не простил бы.

Спустя еще полчаса он все-таки очутился в постели — без халата, с обглоданным раком в кулаке. Он не знал, сколько прошло времени, прежде чем его потревожили.

— Опять ты, слониха?

Смутный силуэт распался на две части и окружил кровать. У блондинки был длинный «хвост», а у брюнетки — «каре», хотя Андрей в самом деле оказался бы рад и горничной.

— Ни фига себе татуха!

Он ощутил, как на сердце ложится ладонь.

— Не трогала бы ты ее... — Второй голос, позвонче. Предположительно блондинка. — Это не просто тату, это у них масть.

Кто-то уселся ему на ноги — легко и тепло. Андрей зажмурился. Потом вспомнил, что и так давно спит.

— Слышала я, слышала. Ну и что? Крест и — какая масть?

— Молчала бы ты, а?

— Девки... — пробормотал Андрей. — Я так вам рад!., так рад!.. Только это... я давно без практики.

— Лежи, лежи, милый. С нами проблем не бывает, — засмеялась предположительно блондинка.

— А вы не гады? — встрепенулся он. Кажется, тоже во сне.

— Какие мы гады? Ты нас чувствуешь?

— Я? Вас? Да...да...

— Гады холодные. На то они и гады.

— Ясно. Гады холодные. А вы — нет. Умереть, что ли, от счастья? Хотите, я умру? Только не сейчас. Потом... потом, не сейчас. Завтра.

Это была новая привычка, одна из многих: прежде чем войти, Стив постучался.

— Да! — машинально ответила женщина.

— Вы тоже об этом подумали?

— Не стойте на пороге.

Он закрыл дверь и положил диск на стол.

— Признаться, я не ожидал, что погружение в чужую культуру будет таким глубоким. Скорее бы попасть в англоязычную зону.

— Никакой разницы. Трайк докладывает о тех же проблемах и ждет перевода на Восток.

— Говорим на местных языках, пользуемся местной техникой... преимущественно. — Стив осторожно подвинул диск. — Тот, кто планировал Миссию, едва ли представлял, насколько опасным может быть соприкосновение с этой средой.

— По возвращении мы все пройдем реабилитацию. Что вы принесли?

— Это касается последнего объекта. В том числе записи некоторых физиологических актов.

— Они заслуживают внимания?

— Не более, чем всё остальное. Объект на пределе психической нормы. Мы в силах подавить его волю, но это не требуется, она была сломлена задолго до нашего появления. Хороший материал, — подытожил Стив.

— Чем вы занимались раньше?

— Полагаю, вы знаете обо мне больше, чем я сам.

— Потому и спрашиваю.

— Я воевал, — сказал он. — В составе двести тридцать шестого корпуса.

— Там было горячо, — заметила она.

— Горячо? — Стив на секунду задумался. — Да, мы несли огромные потери.

— Своих солдат вы тоже называли материалом?

— Вы задаете странные вопросы. Или вы хотите сказать, что этот объект...

— Он уже наш, я уверена.

— Не смею спорить.

Стив повернулся к выходу, и женщина утвердительно кивнула. Когда дверь закрылась, она взяла со стола диск.

Изображение на экране было недостаточно четким, но на большее при такой аппаратуре рассчитывать не приходилось. Кандидат, или «вербовочный материал», лежал в постели — обнаженный и пьяный. У кровати появились две аборигенки из релакс-персонала.

Дальше женщина смотрела вполглаза — все это было малосимпатично. На какое-то мгновение самодисциплина ее оставила, и она снова вспомнила о Войне. Двести тридцать шестой корпус — разумеется, она знала, где служил Стив. Подразделение, должность, поощрительный лист — о Стиве ей было известно все. Таких, как он, на Земле принято называть героями. Тем более странно, что он...

Женщина озадаченно провела пальцем по виску.

Расклеился. Да, подходящее слово, потому что оно местное. Стив расклеился, в составе Миссии он чувствовал себя неуютно. Она ожидала соперничества, но Стив, боевой офицер, на Земле превратился во что-то серое, покорное.

Женщина вздрогнула. Слишком много нехарактерных определений. Авторы курса подготовки не напрасно табуировали воспоминания о родине. Но память стереть нельзя, ее можно лишь взять под контроль. Да и то не всегда.

Она отстраненно взглянула на монитор и скрыла изображение. То, что происходило с объектом, было отвратительно... не просто отвратительно — дико.

Динамики продолжали издавать хрипы и бормотания, затем возникла пауза, и мужской голос произнес:

— Гады холодные. А вы — нет. Умереть, что ли, от счастья?

Женщина остановила запись.

— Мы холодные, — повторила она в пустоту. — А вы — нет.

— Ночь прошла быстрее, чем вы думали, — заметил Стив.

В двухместной каюте ничего не изменилось, даже снятый портрет лежал на том же месте. Стив по-вчерашнему прохаживался вдоль стены, словно чего-то ждал.

Через несколько секунд — Андрей не успел и присесть — в помещении появилась женщина. На ней были узкие черные брюки и водолазка — одежда, подходящая и для работы, и для пикника, и для шопинга. Она и сама казалась как бы... универсальной. Лет тридцати с небольшим, темноволосая, стриженная под мальчика. С другим выражением лица она была бы красивой. Вернее, так: красивой она была бы, если б ее лицо хоть что-нибудь выражало.