Владимир Ильин - 500 лет до Катастрофы

- Вы уж простите меня за наглость, - заторопился

Снайдеров. - Поймите, Максим Федорович, у меня нет иного выхода, и мне больше не к кому обратиться, кроме вас!

- Не пойму, - пожал плечами Феоктистов. - Чего вы все-таки от меня хотите? Чтобы я публично позволил вам выступить с сенсационными, но, к сожалению, абсолютно беспочвенными заявлениями? Вы хотите, чтобы и меня, и вас упекли в сумасшедший дом?

Орест в отчаянии переминался с ноги на ногу.

- Да нет же! - наконец воскликнул он. - Извините, Максим Федорович, но вы меня, наверное, неправильно поняли... Я вовсе не намерен прикрываться вашим авторитетом, как щитом, подставляя вас под удар! Единственное, что мне требуется от вас, - это та информация о Дыре, которая имеется в вашем распоряжении! Я обещаю вам, что не буду упоминать вас в качестве источника и что не воспользуюсь этими сведениями для публикации сенсационных, как вы говорите, статей!

Академик отвел взгляд в сторону.

- Допустим, вы искренни в своих побуждениях, - после короткой паузы пробормотал он. - Также предположим, что вы правы в своих... э-э... гипотетических измышлениях и что у меня действительно есть кое-какие данные... Но, даже если это все соответствует действительности, зачем вам нужна такая информация?

Снайдеров вздохнул. Его всего внезапно стала сотрясать нервная дрожь.

- Мы не имеем права покорно ожидать своей гибели, - сказал он. - Неужели вам, как всякому нормальному человеку, было бы не обидно знать, что человечество, затратив столько усилий и принеся столько жертв ради выживания, через каких-нибудь пять веков погибнет? Неужели у вас как у выдающегося деятеля науки не вызывает протеста тот факт, что наша цивилизация, со всеми ее научными достижениями и культурным наследием, канет когда-нибудь в пучину мрака без малейшего следа? Неужели вам все равно, что искорке Разума, возможно единственной во всей Вселенной, суждено погаснуть, так и не разгоревшись? Академик иронически поднял брови.

- Знаете, коллега, - сказал он, - ваша речь все больше становится похожей на монолог некоего положительного героя из отечественной фантастики пятидесятых годов, а из фантастики я лично предпочитаю что-нибудь более позднего периода. Например, Лема и Стругацких. Вот вы усиленно пытаетесь завербовать меня в число ваших сторонников. Но, даже отложив пока в сторону мысль о вашей психической полноценности, я не могу не задаться вопросом: как именно вы собираетесь спасать человечество?

- Прежде чем спасать кого-то, сначала надо сообщить спасаемому о том, что ему грозит опасность, - изрек Снайдеров. - В конце концов, "спасение утопающих - дело рук самих утопающих". Я вовсе не претендую на роль спасителя человечества. Люди сами способны себя спасти - но лишь в том случае, если будут вовремя извещены об угрозе! А если дотянуть до последнего дня и лишь тогда объявить: мол, спасайтесь кто как может или молитесь, чтобы смерть ваша была быстрой и безболезненной, - это будет просто бессмысленным садизмом!

- Хоть наша дискуссия носит и чисто умозрительный характер, молодой человек, - язвительно проговорил после паузы академик, - но позвольте вам заметить, что вы слишком верите в человечество. К сожалению, история показывает, что так называемый человек разумный не всегда проявляет это свое отличительное свойство в минуты, когда ему грозит гибель. Предлагаю вам провести небольшой мысленный эксперимент. Представьте себе, что вы едете в вагоне метро в часы пик и вдруг голос из динамика объявляет, что через несколько минут поезд на полной скорости сойдет с рельсов и что затормозить вряд ли удастся. Какова, по-вашему, будет реакция пассажиров?

- Ваш пример некорректен, Максим Федорович, - возразил Снайдеров. - Но даже в этом случае лазейки для спасения людей все же имеются - пусть не всех, но хотя бы некоторых. Да, большинство предастся панике и бессмысленным метаниям. Но кто-то разобьет окно и прыгнет с поезда, чудом уцелев при этом. А кто-то сорвет стоп-кран и до самой последней секунды будет стараться разжать двери, чтобы обеспечить эвакуацию пассажиров. Наконец, кто-нибудь обязательно будет стараться открыть межвагонные двери, чтобы люди могли покинуть головные вагоны как наиболее опасные места, а кому-то даже придет в голову отцепить часть вагонов от состава. В человечество надо верить, Максим Федорович, иначе... иначе, наверное, просто не стоит жить!

Над их головами заверещал пронзительный звонок, и скрытые динамики объявили: "Уважаемые участники и гости симпозиума! Приглашаем вас занять места в зале заседаний для продолжения дискуссии".

- Извините... э-э... Орест Валентинович, если я правильно запомнил?.. озабоченно покосился на часы Феоктистов. - Я должен идти. Было весьма любопытно с вами побеседовать, но никак не могу манкировать заседанием астрофизической секции - тем более что мне предстоит выступать с докладом... Желаю вам... впрочем, даже не знаю, чего вам пожелать, мой Друг. Понимаете, успехов в таком нелепом и даже опасном предприятии желать было бы просто неразумно с моей стороны...

- Значит, я вас не убедил, - с горечью произнес Снайдеров. - Что ж, этого и следовало ожидать... Но запомните, Максим Федорович: то, что вы сейчас избрали, называется предательством, и потомки вас не простят!

Не прощаясь, он круто развернулся и устремился к выходу из вестибюля, навстречу потоку ученых, который, вопреки законам физики, тек по лестнице наверх к залу заседаний.

Перед тем как войти в зал, академик Феоктистов на минуту задержался и нашел взглядом человека, чем-то неуловимо выделявшегося из толпы докторов, профессоров и прочего ученого люда. Поманил его к себе и что-то тихо сказал ему почти в ухо. Человек понимающе покивал стриженой головой и, отойдя за ближайшую колонну, поднес к уху сотовый телефон.

3

Вернувшись домой, Снайдеров сразу почуял, что в квартире стоит какая-то нежилая тишина. Сбросив ботинки, но не сняв куртку, он бросился в комнату матери. В голове мелькнуло: "Опять я забыл купить оригофан! Все из-за этого осла Феоктистова - слишком он вывел меня из себя".

Мать лежала на своем диванчике в одежде, накрытая теплым пледом. Глаза ее были закрыты, и по синеватому оттенку ее лица Орест мгновенно понял: случилось то страшное, чего он постоянно боялся в последнее время.

Сердце его сорвалось в бездонную пропасть.

Подскочив к дивану, он тронул мать за плечо, и от этого движения у нее безжизненно упала вниз рука. Пульс не прощупывался ни в запястье, ни на шее. Снайдеров отбросил в сторону плед и припал ухом к груди матери.

Сердце ее еще билось, но очень слабо.

Он рванул на себя ящик тумбочки, заставив загреметь многочисленные пузырьки и склянки. Куда же запропастился этот чертов нитроглицерин?!