Геннадий Прашкевич - Великий Краббен

Мыс Рикорда…

На карте это штрихи, обозначающие отрог разрушенного, источенного временем вулкана Берутарубе, а для меня – древняя гора, двугорбым верблюдом вставшая над океаном, а еще разбитый штормом деревянный кавасаки, на палубе которого однажды мы провели смертельно душную ночь. Палуба была наклонена к океану, спальные мешки тихонько сползали к невысокому бортику, но на палубе было хорошо, ведь дерево никогда не бывает мертвым.

Я всматривался в карты, прослеживал взглядом цепочку Курил, и передо мной в голубоватой дымке вставал безупречный пик Алаида, проплывали заостренные вершины Онекотана, а дальше – Харимкотан, похожий на разрушенный город, Чиринкотан, высокая перевернутая воронка, перерезанная слоем тумана, наконец, базальтовые столбы крошечного архипелага Ширинки…

Когтистые скалы, кудрявые ивины наката, призрачные лавовые мысы – человек в океане всегда один, но человек в океане никогда не бывает одинок. Плавник касатки, мертвенный дрейф медуз, пыльца бамбуковых рощ, принесенная с далеких островов, – все это часть твоей жизни. Ты дышишь в унисон океану, ты знаешь – это и твое дыхание гонит высокую волну от южных Курил до ледяных берегов Крысьего архипелага.

Нигде так не тянет к точности, к детали, как в океане.

Сама безмерность океана заставляет тебя найти, выделить из массы волн одну, пусть не самую мощную, зато конкретную, из великого множества всплывающих за кормой огней выделить один, пусть не самый яркий, зато конкретный.

Когда ты на островах, возникает желание точности.

Тоска по точности на островах так же закономерна, как закономерна на островах вселенская скука давно погасших вулканов.

Вглядываясь в карты, следя за извилистыми берегами островов, я лишь краем уха прислушивался к спорам Агафона и Сказкина.

Все то же.

Слова, слова.

Вот Сказкин, видите ли, разглядел в океане большую рыбу!

А кто, собственно, не видел в океане каких-то больших рыб? Тем более глазами Сказкина! При богатом воображении и склонности к вранью Серп Иванович вполне мог узреть в океане даже тех пресловутых китов, на которых покоится наша твердь.

– Выключи! – взрывался Сказкин, пиная ногой икающую «Селгу». – Видел я рыбу!

– Ты не рыбу видел. Ты правды боишься, – терпеливо и любяще возражал Агафон. – Не мог ты видеть такую большую рыбу!

Запретив себе отвлекаться, я вновь и вновь всматривался во встающие передо мной скалы, отсвечивающие пустынным загаром; я вновь и вновь видел перед собой прекрасные розы разломов, темную дождевую тень над белыми песками, ледниковые мельницы, предгорные шельфы, столовые горы, плоские, как перевернутые ведра; я вновь и вновь видел вересковые пустоши и гигантские бесформенные ирисы на плече вулкана Чирип.

Кто упрекал язык науки в сухости?

– Пить надо меньше! – звучал над вересковыми пустошами ревнивый голос Агафона Мальцева.

– Пить? – взрывался Иванович. – Как это пить? Ты слышишь, начальник? Где бы я мог выпить?

– Начальнику тебя слушать не надо, – ревниво бухтел Агафон. И добивал Сказкина: – Начальник – это начальник!

Усилием воли я изгонял из сознания мешающие мне голоса, но голос Сказкина ревел над берегами, как бензиновая пила. Голос Серпа Ивановича срывал меня с плоскогорий.

«Я не козел! – ревел Серп Иванович. – Я на привязи никогда не сидел! Я на балкере „Азов“ сто стран посетил с дружескими и деловыми визитами! Я с греками пил. Я с австралийцами пил. Только не с тобой, Агафон. И уж океан, мой Агафон, я знаю с таких вот!»

Сказкин, как всегда, малость привирал, но с океаном, точнее с первым (правда, не с самым точным) о нем представлением, а еще точнее, с первыми (правда, далеко не с самыми типичными) его представителями Серп Иванович действительно столкнулся рано – сразу после окончания средней школы, когда из родного села Бубенчиково его, чистого юношу Сказкина, вместе с другими корешами-призывниками доставили грузовой машиной прямо в районный центр.

Гигантский полотняный купол, парусом запрудивший площадь, поразил юного Сказкина прямо в сердце. И уж совсем доконал юного Сказкина транспарант с алыми буквами:

ЦИРК. РУСАЛКИ.

Это было как перст судьбы.

С младенческих лет подогреваемый романтическими рассказами деда Евсея, который в свое время, чуть ли не после Цусимы, после почти двух недель службы на минном тральщике начисто был списан с флота за профнепригодность, юный Сказкин грезил о море.

Море, считал юный Сказкин, наслушавшись деда Евсея, окружено серыми дикими камышами, как Нюшкины болота, что начинаются сразу за их резко континентальным Бубенчиковым. В море, считал юный Сказкин, живут не кряквы, а несказанные в своей жестокости существа, как то: русалки, морские змеи, драконы, киты и спруты!

Вот почему юный Сказкин, не колеблясь, извел все остатки личных денег на билет.

На арене, увидел он, стоял гигантский стеклянный аквариум.

В стеклянном аквариуме, хорошо отовсюду различимые, призывно изгибаясь, резвились в веселом танце русалки, совсем с виду как бубенчиковские девки, только с хвостами вместо ног и с яркими ленточками на груди вместо лифчиков.

Последнее юного Сказкина смутило, он даже поднял взгляд горе.

Там, наверху, тоже было небезынтересно.

Там, наверху, под самый купол цирка уезжал в железной клетке, прутья которой были обмотаны паклей, обильно вымоченной в бензине, веселый клоун в дурацких, как у юного Сказкина, штанах. И конечно этот клоун-умник там решил закурить – вытащил из кармана расшитый кисет, настоящий большой кремень и настоящее, большое, как кепка юного Сказкина, огниво.

Как ни был юн Сказкин, но к тому времени он не раз бывал в соседней МТС, в той, что обслуживала его родное село Бубенчиково, и хорошо знал свойства горючих веществ. Поэтому он робко оглянулся на соседа, на дородного седого мужчину в светлом коверкотовом костюме.

Опытный сосед добродушно улыбнулся, угостил юного Сказкина конфетой и даже дружески полуобнял за плечи: не тушуйся, дескать, сморчок! Клоун дурак дураком, но свое дело знает!

И в этот момент клетка вспыхнула.

Умник-клоун с отчаянным криком бросился к дверце, а опытный дородный сосед юного Сказкина, давясь от смеха, объяснил: «Слышишь, как кричит? Это он к русалкам хочет!»

Юный Сказкин тоже засмеялся, но нерешительно.

Ему было страшно.

Он отчетливо видел, что дверцу горящей клетки заело, и клоун хочет не столько к русалкам, сколько просто из клетки. Но все в зале смеялись, и юный Сказкин тоже стал смеяться. Он не хотел прослыть этаким, знаете ли, простачком из села Бубенчиково.

Утверждая себя, юный Сказкин продолжал смеяться и тогда, когда все в зале замолчали.