Дмитрий Колосов - Воин

Артабан закончил говорить и низко поклонился. Ксеркс был чрезвычайно доволен красноречием своего фаворита. Растянув толстые губы в улыбке, он произнес, обращаясь к Заратустре:

— Ну как, сможешь ли ты опровергнуть сказанное Артабаном?

Заратустра внутренне усмехнулся.

— Смогу, великий царь. Вот Артабан говорил сейчас о жертвах. Да, они были. Но жертвы неизбежны в любом большом деле, будь то война, строительство дворца или рытье морского канала. Стоит ли думать о незначительных жертвах, понесенных в предприятии, сулящем огромные выгоды. Великий царь спросит: какие? — Заратустра посмотрел на Ксеркса, тот кивнул. — Завоеванная Эллада станет прекраснейшей жемчужиной в короне великого царя. Благодатная земля, окруженная щедрым морем, населенная трудолюбивыми данниками. Эллада будет приносить доход больший, чем Вавилония и Кемт вместе взятые. Эллада — это чудесные ювелирные изделия и чернолаковая посуда, оружие и доспехи, оливки и рыба. Наконец, это тысячи прекрасных девушек и крепких мужчин. И неправ Артабан, утверждая, что эллины будут до последнего вздоха защищать свою свободу. Разве не дали землю и волю по первому требованию Фессалия и Бестия, Эгина и Аргос? Лишь славная доблестью воинов Спарта да горделивые Афины не изъявили покорности. Казнив послов они покорно ждали развязки событий и лишь нелепый случай тому виной, что злокозненные афиняне смогли отразить натиск парсийского войска. Но тогда греки ожидали расплаты за Сарды. Страх перед возмездием вселил в их робкие сердца некое подобие мужества. Они устрашились не рабства, а смерти. Если же теперь царь объявит, что Ахурамазда простил эллинам оскорбление его храмов, и афиняне, и спартанцы склонят головы перед его солнцеподобным ликом.

Но покорение Эллады лишь начало. Вслед за эллинскими городами придет черед щедрых равнин Италии, Галлии и Иберии. Преодолев Геракловы столбы парсийские всадники ворвутся с запада в земли ливийских финикиян, а с востока подойдет флот, состоящий из эллинских эскадр. Ведь Парсия уже не будет зависеть от прихотей финикийских навархов. И недалек тот день, когда Срединное море станет Парсийским морем.

Укрепив тылы. Парса обратит свой взор на восток и на север. Закованные в звонкую медь фаланги эллинов разобьют скифские полчища и бросят головы их царей к ногам владыки Парсы. Конные орды с крылатыми быками на алых штандартах покорят Инд и далекий Киау. Весь мир будет лежать у ног великого царя. Весь мир!

То будет день, когда на смену слабому, похотливо желающему человеку придет существо высшего порядка, волею, умом и сердцем равное солнцеподобному Ахурамазде. Этот человек не будет знать ни жалости, ни печали, ему будут чужды сомнения и укоры совести. Он изменит мир по своему образу и подобию, он покорит природу, замедлит течение быстрых рек и сокрушит заслонившие солнце горы. Этот человек будет смел и правдив и мир подчинится его воле.

Свободная от счастья рабов, избавленная от идолов и поклонения, бесстрашная и ужасная, великая и одинокая; такова воля правдивого![10]

И стадо найдет своего пастыря. И пойдет за ним, готовое к новым жертвам и свершениям…

Заратустра следил за реакцией царя и с радостью видел, что Ксеркс поддается его речам. Глаза царя затуманились, грезя о коленопреклоненных народах, о тысячах тысяч невольников, длинной вереницей тянущихся мимо несокрушимых стен Парсы, о кипах воздушного шелка из Киау, о грудах алмазов из Инда, о прекрасных эллинских и италийских наложницах. Сладкие речи мага совершенно покорили царя, помутив его разум пеленой властолюбия.

Это видел и Артабан. Вся его хитроумная политика, основанная на спокойном и мирном переваривании проглоченных Парсой земель рушилась подобно горному оползню. Вновь польется кровь, запылают пожары. В хаосе битв и кровавых погромов к власти прорвутся другие — сильные, что сейчас по воле судьбы вынуждены пребывать на вторых ролях. Они сбросят маски проповедников и увенчают свою голову царской тиарой. Так думал Артабан. Он смотрел на завороженного речами мага Ксеркса и размышлял, что предпринять. Спасительная мысль, как всегда, пришла неожиданно. Щелкнув пальцами Артабан подозвал к себе Кобоса и быстро зашептал ему на ухо.

— Луна и солнце, небо и звезды — все это будет принадлежать повелителю мира! — продолжал тем временем маг. Его голос мастерски вибрировал, то понижаясь до едва слышного шепота, то взлетая до высокого крика.

— Да не обратит великий царь гнев на своего ничтожного слугу!

Заратустра осекся. Ксеркс мотнул головой, точно освобождаясь от наваждения и повернулся на голос. Толстый евнух сладко улыбался, сгибая спину в низком поклоне.

— Что тебе, Кобос?

Евнух согнулся еще сильнее.

— Новые наложницы, повелитель. Только что прибыли из далекой Бактрии.

Маг едва не захлебнулся от ярости, но поймав внимательный взгляд Артабана, изобразил на лице улыбку. Проклятый фаворит ловко сумел отвлечь внимание царя. Заратустра не сомневался, что при слове «наложницы» Ксеркс начисто забыл обо всем, о чем столь долго распинался маг.

— Хорошенькие? — по-кошачьи улыбаясь, спросил царь.

Евнух не ответил, а лишь восторженно закатил глаза. Царь хотел что-то добавить, но замялся и посмотрел на Заратустру, затем на Артабана. Взгляд его был весьма красноречив. Сановник мгновенно воспользовался ситуацией.

— Я думаю, великому царю угодно остаться одному?

— Да, Артабан. Благодарю тебя, Заратустра, за умные речи. Артабан доложит тебе о нашем решении.

Не говоря ни слова, маг склонил голову и вышел. Артабан последовал вслед за ним. Он нарочито почтительно проводил мага до царской лестницы, желая убедиться, что тот не попытается вернуться во дворец. Так и не сумев сдержать своего ликования он бросил вслед Заратустре:

— Тебе сообщат о моем решении!

Маг не обернулся и не ответил на эти слова.

Когда он шел по дороге обратно в свою пещеру, белый диск солнца светил ему прямо в глаза. Он возвращался домой, где его ждали друзья — лев и орел, — ибо нет друзей-людей у того, кто грезит сотворить сверхчеловека.

Дружба делает людей равными, а кто может быть равен создателю.

Лишь лев и орел.

* * *

Зайчишка напрасно пытался спрятаться под цветущими ветками акации. Орел настиг его и крепко долбанул точеным клювом. Зажав еще трепещущее тельце в когтях, птица взмыла вверх.

Здесь слепила раскаленная лава солнца, а горный ветер играл перьями в воздушных потоках.

Керль! Керль! Издав крик, орел опустился на камень перед пещерой. Птичий клекот привлек внимание второго обитателя горного жилища — льва. Огромная буро-желтая кошка с косматой гривой вылезла наружу и сладко потянулась. Сверкнул ряд отличнейших зубов. Не обращая на льва никакого внимания орел проковылял в пещеру и положил добычу рядом с двумя другими тушками зайцев.