Николай Чадович - Первые шаги по Тропе: Злой Котел

Никаких вредоносцев я, естественно, не знал, в чем и признался.

Тогда меня обыскали с головы до ног, не преминув заглянуть и в котомку. Изъятыми оказались все куски кремня, глиняная плошка, которой я черпал воду, домотканое одеяло и игральные кости, частенько приносившие мне кусок хлеба.

Яйцо вещуна, выглядевшее сейчас словно ржавое пушечное ядро среднего калибра, тенетников ничуть не заинтересовало, точно также, как и дневниковые записи, которые я вел на лоскутьях древесной коры.

Допрос продолжался. У меня потребовали назвать свое имя, и я брякнул первое, что пришло на ум, – Приблуда (уж и не вспомню, где и по какому случаю я получил такое прозвище).

Потом пришлось поочередно перечислять все страны, которые я посетил. Мой устный отчет еще не закончился, когда вновь посыпались вопросы о таинственных вредоносцах. С каких именно пор я поддерживаю с ними сношения? Знаю ли их язык? Разделяю ли убеждения? В каком облике они являлись мне в последний раз? А в предпоследний? Вступал ли я с ними в противоестественные контакты? Если да, то в каком состоянии: наяву, во сне, в беспамятстве? Как часто это было? Получал ли я от вредоносцев какое-либо вознаграждение?

Вещун, весьма довольный, что его оставили в покое, старался вовсю – ко мне обращался одним голосом, а к тенетникам совсем другим, играя на своей губе (или ноздре), как на кларнете с одним-единственным клапаном. Мастак, ничего не скажешь…

Но даже при содействии столь искусного переводчика тенетникам не удалось уличить меня в симпатиях пресловутым вредоносцам, очевидно, являвшимся их смертельными врагами. Оно и понятно – проще добыть воду из камня, чем без подсказок и наводящих вопросов вызнать сведения, о которых допрашиваемый не имеет ни малейшего представления.

Конечно, земная история знает совершенно противоположные примеры. При соответствующей обработке люди сознавались и в любовных сношениях с дьяволом, и в шпионаже на пользу республике Антарктиде. Но это, как говорится, уже совсем иной коленкор…

После новой серии вопросов, призванных запутать меня (а вот фиг вам!), самый говорливый, вернее самый визгливый из тенетников поинтересовался – верно ли, что я изощрен в умении прятаться, выслеживать и входить в доверие.

От себя вещун добавил:

– Признавайся! Этим ты себе жизнь спасешь. Я за тебя доброе слово уже замолвил.

– Придет время, когда на весах возмездия я взвешу все добро и все зло, которое ты принес мне, – зловеще пообещал я. – А тенетникам скажи, что так оно на самом деле и есть… То есть было когда-то. Сейчас я в себе не совсем уверен. Не знаю, как перевел мои слова вещун, но тенетники, похоже, остались довольны. По крайней мере, иголки на их теле, до этого грозно топорщившиеся, теперь улеглись.

– Кажись, дело идет на лад, – ободрил меня вещун. – Осталось последнее испытание. Неприятное, но не смертельное. Придется немного потерпеть.

– Что еще за испытание? – насторожился я. – Плетями из меня будут правду выбивать? Или раскаленными клещами вытягивать? Предупреждаю, я боли не выношу! Во всем признаюсь. Даже в том, что являюсь убежденным вредоносцем в двенадцатом колене, а ты мой ближайший наперсник.

– Не надо ни в чем признаваться. Природа сама за себя скажет… И покажет, – туманно пояснил вещун. – Но уже одно то, что нас допустили к этому испытанию, – хороший знак. Жить будем. Лишь бы…

Не докончив фразы, он углубился в заросли салато-подобной травы, где совсем недавно сиживал я…

Не знаю пока, как называется страна, населенная тенетниками, но дела в ней творятся поистине абсурдные.

Понукаемый хозяевами, вещун нарвал два пучка листьев, один из которых вручил мне.

– Это трава скверногон, – сказал он. – Или нутряк. Жуй ее. Жуй и глотай.

Я понимал, что это вовсе не его прихоть и мое положение не допускает препирательств, но все же посмел возразить:

– Я бы с охотой. Но эту гадость нельзя ни жевать, ни глотать, ни даже нюхать.

– Тогда подыхай в ловушке, – вещун отвернулся и принялся уплетать траву, как говорится, за обе щеки.

Тенетники неотрывно пялились на меня своими жуткими глазищами, а их иголки весьма красноречиво шевелились. Моя жизнь вновь повисла на волоске. Ничего не поделаешь – кушать подано.

С тяжким вздохом я сделал первое жевательное движение, и мой рот сразу наполнился нестерпимой горечью. Нет, это была не полынь! И даже не знаменитый мексиканский перец «чили», из одного грамма которого можно приготовить два ведра острого соуса. Это была расплавленная смола, коей восточные владыки некогда заливали глотки гонцов, доставивших дурные вести, и певцов, взявших неверную ноту.

Я бы выплюнул эту обжигающую жвачку, но вещун, покончивший со своей порцией (вся его рожа была перемазана зелеными слюнями), успел зажать мне рот, поневоле пришлось сглотнуть. Огонь проник в утробу.

– Видишь, ничего страшного, – просипел вещун, которому тоже пришлось несладко. – Скушай еще немного. Очень тебя прошу.

Возразить или хотя бы выругаться я не мог – язык отказал (надеюсь, не навечно). Но останавливаться на достигнутом все же не стоило. Любое дело, даже самое отвратное, надо доводить до конца. Так меня учили в пионерской организации, и то же самое, только другими словами, говорил Конфуций.

Короче, я сожрал весь пучок проклятого скверногона и, паче чаяния, остался жив. Пожар во рту немного поутих (хотя в кишках продолжало свербеть), и я даже сумел вымолвить пару слов:

– Все на этом?

– Все, все! – подтвердил вещун. – Но надо чуток подождать. Скверногон не сразу действует.

– Пить, – простонал я.

– Я бы дал, да они не позволят, – вещун покосился на тенетников, по-прежнему не спускавших с нас глаз.

– Не понимаю, к чему такие муки…

– А как еще тенетникам убедиться, что мы с вредоносцами не знаемся? Скверногон – самое верное средство. Я его, наверное, четвертый или пятый раз употребляю. Думаешь, он зря вдоль границы растет?

– Ничего я не думаю! Я проклинаю тот момент, когда мне приспичило почесать с тобой языком.

– Что уж теперь жалеть, – вздохнул вещун. – Считай, что нас с тобой свела судьба. – Не судьба, а рок! – вскричал я, жадно хватая воздух обожженным ртом. – Злой рок!

Мы еще продолжали нести эту околесицу (у дара речи, как и у всякого иного блага, есть, к сожалению, оборотная сторона – болтливость), а тенетники уже порешили, что испытательный срок закончился. Подозрения, пусть и не все, но самые тяжкие, были с нас сняты.

Пока один ловко выпутывал меня из сетей, иногда перекусывая туго затянувшиеся узлы, другой занялся восстановлением заграждений.

На это, скажу я вам, стоило посмотреть!