Дин Кунц - Интерлюдия Томаса

– Как это работает?

– Превосходно.

– Не хочешь узнать, почему может быть опасно спать?

– Потому что я могу упасть с кровати? Томми, я верю, что твоё предостережение не бессмысленное, и я продолжу бодрствовать. А теперь иди и делай всё, что должен.

– Я собираюсь повынюхивать здесь вокруг.

– Так вынюхивай, вынюхивай, – говорит она, делая прогоняющее движение.

Я удаляюсь из её домика и закрываю за собой дверь.

Бу уже идёт в сторону закусочной. Я следую за ним.

Он постепенно исчезает, как испаряется туман.

Я не знаю, куда он девается, когда дематериализуется. Возможно, призрак собаки может путешествовать на Другую Сторону и обратно, когда пожелает. Я никогда не изучал теологию.

Для последнего дня января вдоль центрального побережья ночь достаточно спокойная. И тихая. Воздух приятно слегка пахнет морем. Тем не менее, моё чувство грядущей опасности настолько велико, что я не удивлюсь, если земля под ногами разверзнется и проглотит меня.

Вокруг вывески на крыше закусочной летают ночные бабочки. Их природный цвет, должно быть, белый, потому что они стали полностью голубыми или красными в зависимости от того, какой неон ближе к ним. Летучие мыши, тёмные и неизменные, непрерывно кружат, поедая светящийся рой.

Я не во всём вижу знаки и знамения. Однако, прожорливые и пока что безмолвные летучие грызуны пугают меня, и я решаю не заглядывать сразу в закусочную, как намеревался.

«Ягуар» из станции техобслуживания за тремя восемнадцатиколёсниками исчез. Механик подметает пол гаража.

У открытых ворот я говорю: «Доброе утро, сэр», так бодро, как будто великолепный розовый рассвет уже окрасил небо, а хоры певчих птиц прославляют дар жизни.

Когда он отрывается от своей работы с метлой, настаёт момент из «Призрака оперы»[18]. Ужасный шрам тянется от его левого уха, через верхнюю губу, сквозь нижнюю губу к правой стороне подбородка. Что бы ни было причиной этой раны, выглядит она так, как будто была зашита не врачом, а рыбаком с помощью крючка и мотка лески.

Не показывая чувства неловкости по поводу своей наружности, он говорит: «Привет, сынок» и одаривает меня ухмылкой, какую мог бы выдать восставший Дракула.

– Ты встал даже раньше, чем Уолли и Ванда подумали о том, чтобы пойти в кровать.

– Уолли и Ванда?

– О, извини. Наши опоссумы. Некоторые говорят, что они просто большие уродливые красноглазые крысы. Но сумчатые – это не крысы. И уродством они называют красоту – ведь у каждого красота своя. Что ты думаешь об опоссумах?

– Живут и пусть живут.

– Я забочусь о том, чтобы Уолли и Ванда получали помои из закусочной каждую ночь без исключения. Это их толстит. Но у них тяжёлая жизнь, с пумами, рыжими рысями и стаями койотов, которые едят опоссумов. Ты не считаешь, что у опоссумов тяжёлая жизнь?

– Ну, по меньшей мере, сэр, у Уолли есть Ванда, а у неё – Уолли.

Внезапно его голубые глаза наполняются слезами, а обезображенные губы дрожат, как будто он близок к тому, чтобы разрыдаться от любви между опоссумами.

На вид ему около сорока лет, однако, волосы тёмно-серые. Несмотря на ужасный шрам, у него есть черты добродушия, говорящие о том, что с детьми он обращается так же хорошо, как и с животными.

– Ты был прав и сказал это от сердца. У Уолли есть Ванда, а у Донни есть Дениз, которая делает всё сносным.

На нагрудном кармане его рубашки, входящей в состав униформы, вышито имя «ДОННИ».

Он смахивает слёзы и говорит:

– Сынок, что я могу сделать для тебя?

– Я уже некоторое время бодрствую, и не буду спать еще сколько-то. Я надеюсь, что на любой остановке для дальнобойщиков должны продаваться кофеиновые таблетки.

– У меня есть «НоуДоз»[19] в виде жевательных конфет. Или в торговом автомате – там есть такие высокооктановые вещи, как «Ред Булл» или «Маунтин Дью»[20], или этот новый энергетический напиток, который называется «Надери задницу».

– Он правда называется «Надери задницу»[21]?

– Стандартов больше нет, нигде, ни в чём. Если они подумают, что это будет лучше продаваться, они назовут это «Хорошее дерьмо». Извиняюсь за свой язык.

– Нет проблем, сэр. Я возьму упаковку «НоуДоз».

Ведя меня через гараж к офису станции, Донни говорит:

– Наш семилетка узнал о сексе из одного субботнего утреннего мультипликационного шоу. Ни с того, ни с сего однажды Рики говорит, что не хочет быть ни традиционным, ни геем, это всё отвратительно. Мы отсоединили нашу спутниковую тарелку. Стандартов больше нет. Сейчас Рики смотрит мультфильмы «Диснея» и «Уорнер Бразерс» с ди-ви-ди. Тебе никогда не придётся волноваться, что Багс Банни, возможно, соберётся сделать это с Даффи Даком.

В дополнение к «НоуДоз» я покупаю два шоколадных батончика.

– Торговый автомат принимает доллары или мне их необходимо разменять?

– Он замечательно берёт банкноты, – говорит Донни. – Таким молодым, как ты выглядишь, не следует крутить баранку подолгу.

– Я не дальнобойщик, сэр. Я безработный повар.

Донни провожает меня наружу, где я беру из торгового автомата банку «Маунтин Дью».

– Моя Дениз – она повар в закусочной. У вас есть свой собственный язык.

– У кого?

– У вас, поваров. – Две части его шрама смещаются друг относительно друга, когда он смеётся, как будто бы его лицо разваливается словно упавшая глиняная миска. – Две коровы, заставь их плакать, дай им одеяла и случи со свиньями.

– Ресторанный жаргон. Так официантки называют заказ, состоящий из двух гамбургеров с луком, сыром и беконом.

– Меня это всё забавляет, – говорит он, и это в самом деле так. – Где ты был поваром – когда ты работал, я имею в виду?

– Ну, сэр, меня носит повсюду.

– Должно быть, это прекрасно – видеть новые места. Не видел новых мест уже долгое время. Было бы здорово взять Дениз в какое-либо новое место. Только мы вдвоём. – Его глаза снова наполняют слёзы. Должно быть, это самый сентиментальный автомеханик на всём Западном побережье. – Только мы вдвоём, – повторяет он, и за нежностью в его голосе, которую вызывает любое упоминание его жены, я слышу нотку отчаяния.

– Я догадываюсь, что с детьми сложно сорваться с места только вам двоим.

– Мы никогда отсюда не вырвемся. Никак, никоим образом.

Возможно, я представляю в его глазах что-то большее, чем там есть, но подозреваю, что эти последние непролитые слёзы настолько же горькие, как и солёные.

Когда я запиваю пару «НоуДоз» содовой, он говорит:

– И часто ты так встряхиваешь свой организм?

– Не часто.