Джон Уиндем - Том 2. Куколки. Кракен пробуждается

Ночью, после визита отца, когда слегка утихла боль, я не мог уснуть, пытаясь решить вопрос: я же не пожелал себе третью руку?.. Если уж нельзя даже случайно подумать о третьей руке, то что будет, если у кого-то обнаружат нечто лишнее. Например лишний палец?..

Когда я наконец заснул, мне приснился сон.

Мы все собрались в саду, точь-в-точь как на последнем Очищении. Тогда это был маленький безволосый теленок, он стоял и глупо моргал, отворачиваясь от сверкания отцовского ножа. Теперь рядом с отцом стояла маленькая девочка Софи, она была босиком и пыталась спрятать свои пальцы, но все равно мы их видели. Мы стояли и ждали, а она подбегала то к одному, то к другому, просила помочь, спасти ее, но все отворачивались с ничего не выражающими лицами. И вот мой отец пошел на нее, выставив сверкающий нож. Вот он схватил ее, вытащил на середину двора; взошло солнце, все запели гимн. А отец держал Софи так же, как он держал вырывавшегося теленка. И вот он взмахнул ножом, и солнце сверкнуло на лезвии…

Если бы Джон и Мэри Вендер были здесь, когда я проснулся, крича и плача от ужаса, если бы они увидели, как я лежал один в темноте, пытаясь убедить себя, что это был только сон, страшный сон, они бы не боялись, что я выдам их тайну.

ГЛАВА 4

С тех пор постоянно что-то происходило, детское спокойствие кончилось словно один сезон сменился другим.

Наверное, первым толчком к переменам послужила моя встреча с Софи. Ну а вторым — то, что мой дядя Аксель узнал обо мне и Розалинде. Однажды он, и как нам повезло, что именно он! — наткнулся на меня когда я с ней разговаривал.

Наверное, мы помалкивали о своей способности просто из инстинкта самосохранения. Мы не думали, что нам что-нибудь угрожает. Когда дядя Аксель обнаружил меня за сарайчиком, где я сидел и вслух разговаривал как бы сам с собой, я даже не пытался сделать вид, что играл. Он, должно быть, стоял рядом минуту или две, а я его и не замечал.

Дядя Аксель был рослым мужчиной, не худым и не толстым, но каким-то прочным, и вид у него был такой… закаленный. Мне казалось, что руки у него давно задеревенели, потому-то, он так ловко пилит-строгает. Он стоял рядом, как всегда, опираясь на палку, потому что нога у него неправильно срослась после того перелома. Он слегка нахмурился, сдвинув седеющие брови, но по лицу было заметно, что я его скорее забавляю.

— Ну, Дэви, и с кем это ты болтаешь? Феи, гномы или кролики?

Я покачал головой. Он подошел, прихрамывая, сел рядом, выдернул из стога соломинку и стал ее жевать.

— Тебе скучно?

— Нет.

Он снова нахмурился:

— А не веселее ли было бы поболтать с кем-нибудь из ребят? Наверное, интереснее, чем разговаривать с самим собой?

Я заколебался. Но дядя Аксель ведь был моим лучшим другом среди взрослых. И я сказал:

— А я и не разговаривал с самим собой.

— С кем же тогда?

— С Розалиндой.

Он пристально поглядев мне в глаза.

— Что-то я ее не вижу.

— Нет, тут ее нет, она дома, вернее, рядом с домом, там есть такое потайное место, ее брат сделал домик в рощице, на одном из деревьев.

Сначала дядя Аксель не понял. Он говорил так, будто все это игра. Но после того как я подробно все объяснил, он задумался, замолк. Я продолжал рассказывать, а он молчал, только лицо его становилось все серьезнее. Я кончил. Он несколько минут молчал, потом спросил:

— Значит, это не игра, ты мне правду говоришь, Дэви, мой мальчик, и так пристально, так сурово поглядел на меня.

— Конечно, правду, дядя Аксель.

— А ты никому не рассказывал, совсем никому?

— Нет, это наш секрет, — ответил я, и он облегченно вздохнул.

Отбросив соломинку, он выдернул из стога еще одну, пожевал ее в раздумье, выплюнул и снова посмотрел мне прямо в глаза.

— Дэви, ты должен дать мне обещание.

— Какое, дядя Аксель?

— Вот что, — он говорил удивительно серьезно. — Я хочу, чтобы ты хранил вашу тайну и дальше. Обещай мне, что никогда, никогда никому не расскажешь того, что только что рассказал мне. Никогда. Это очень важно. Ты потом и сам все поймешь, а пока обещай мне, что будешь стараться, чтобы никто никогда ничего не узнал. Обещаешь?

Меня глубоко поразила его настойчивость, Никогда еще он так со мной не разговаривал. Я понял, что даю обещание хранить тайну о чем-то настолько важном, что и сам еще всего не понимаю.

Дядя Аксель все время смотрел мне в глаза и, после того как я дал обещание, просто кивнул головой, видя, что и я серьезен. Мы пожали друг другу руки в знак согласия. Потом он предложил:

— Может, тебе лучше попросту забыть об этом? Я немного подумал, покачал головой:

— Нет, дядя Аксель, боюсь, не выйдет. Понимаете, это просто здесь, во мне. Ну все равно что забыть… я замолчал, не зная, как выразить свои чувства.

— Все равно что забыть, как говорить или слышать? — спросил он.

— Да — но иначе.

Он кивнул и спросил еще:

— Ты как, слышишь слова… в голове?

— Да нет, это не то, что «слышу» или «вижу». Есть такие… словоформы… картинки слов… а когда еще и произнесешь вслух, то легче друг друга понять.

— Но тебе ведь не обязательно произносить слова вслух, как ты только что делал, а?

— Нет, просто так легче.

— Да, легче. И опаснее — для вас обоих. Пообещай мне, что ты никогда больше не будешь разговаривать вот так, мысленно, вслух.

— Хорошо, дядя Аксель, — согласился я.

— Станешь постарше — поймешь, как это важно! Он настойчиво уговаривал, меня взять такое же обещание с Розалинды, и я ничего не сказал ему про остальных — он и так уже был сильно взволнован. Но я решил взять со всех обещание молчать. А пока мы с ним снова пожали друг другу руки и дали клятву никому ничего не рассказывать.

В тот же вечер мы обсудили все с Розалиндой и остальными. Ощущение, давно уже жившее в каждом из нас, определилось: видимо, все мы нет-нет да и навлекали на себя подозрение, или недоверчивый взгляд, или еще что. Эти-то взгляды и удержали нас от большой беды. Мы никогда не договаривались о том, как себя вести, нет; но каждый из нас был осторожен — наверное, срабатывал все тот же инстинкт самосохранения. А теперь, после того как дядя Аксель с таким волнением настаивал на необходимости сохранять тайну, мы все ощутили опасность куда сильнее. Она не имела определенной формы и тем не менее была вполне реальна. Более того, передавая другим, как сильно беспокоился дядя Аксель, я будто затрагивал островки страха, жившие в нас. Никто не возражал. Все охотно дали клятву — все были рады разделить общее бремя. Впервые мы что-то предприняли группой. Нет, мы стали группой, признав свою отделенность от остальных людей и ответственность друг перед другом. С того момента жизнь наша изменилась, мы стремились уже к сохранению своего вида, хотя тогда еще и не могли этого понять. Тогда, казалось главное — это возникшее в нас ощущение общности…