Артем Каменистый - Это наш дом

– Не должно. Боты у него немногим хуже твоих. День точно протянут, а там, может, Обуху получше станет.

– А если Обуха боты Киру сегодня передать?

– Не, так не пойдет, у Киркорова лапы размера на три больше. Ему можно детские ванны вместо калош носить… баскетболист наш… А чего это наши охраннички не торопятся? Пожрать всем раздали, а не шевелятся… Чего это они? А?

– А я откуда знаю? Раз они не торопятся, то и мы не будем вперед бежать.

– Да это само собой. Просто интересно… У них же всегда каждый день одинаковый…

– Вон Чубака дожевывает свой навоз, сейчас начнется.

Из сорока девяти аборигенов восемь принадлежали к расе орангутангов-горилл, сорок один – к дистрофикам. Первых звали по кличкам, каждому подобрали свою. Несмотря на внешнюю идентичность обезьяны отличались друг от друга индивидуальными признаками и манерой социального поведения. Чубака – самый заросший из соплеменников, с настоящей бородой из густо растущих длинных щетинок, с мутными глазами, сверкающими из-под чудовищно мохнатых бровей. Обычно именно он назначает пленникам фронт работ, да и остальными аборигенами вроде бы командует. Корявый – этот, наоборот, лысоват, к тому же левое колено у него изуродовано, нога до конца не разгибается – от этого он вечно перекошен на левый бок. Обычно он по вечерам загоняет пленников в сараи, а утром открывает им двери. Жмот – одноглазый, по виду очень стар, щетина почти вся поседела, кожа на доспехах прогнила, и ему приходилось скреплять деревянные детали какими-то сомнительными веревочками. Жмот был бессменным раздатчиком пищи.

Дистрофикам кличек не давали. Мало того что они будто под копирку созданы, так еще и в дела пленников обычно не лезли. Правда, в случае побега именно дистрофики немедленно кидались по следам беглецов. Уйти от них нереально – скорость ходьбы у этих тварей равна скорости легкого бега у человека. Сутки – больше никто за пределами поселка не продержался. Лишь Киру однажды удалось побегать подольше, да и то лишь потому, что охрана поздно узнала про побег. Пойманных беглецов дистрофики приводили обратно, здесь их для профилактики могли жестоко отлупить обезьяны, но могли и не жестоко. После наказания бедолаг опять приставляли к рабскому труду. Поначалу бегали часто, но сейчас уже с год никто не дергается – поняли, что это бессмысленно. Даже Андрей утихомирился – шесть попыток на его счету. Больше только у Киркорова – тот до сих пор пытался сдернуть чуть ли не ежемесячно и никто уже не мог точно сказать, сколько раз за ним гонялись прыткие дистрофики.

Вот и сейчас, заметив, что Чубака доедает свою пайку, Андрей безошибочно определил – сейчас начнется. Все приказы от него.

Андрей не ошибся. Чубака вытер ладони о стену башни, повернулся к ближайшим пленникам, требовательно взмахнул лапой, не оглядываясь, пошел в степь. Странно… ямы же в другой стороне, да и не разделили их. Но приказ – это приказ – и люди и аборигены потянулись за главарем.

Андрей недолго гадал, что им сейчас предстоит. Всего видов работ здесь было три. Ежедневно большая часть обитателей поселка занималась доставкой к пирамиде носилок с глиной, подсохшими фекалиями, золой, известняковым щебнем, травой. Там все это «добро» складывалось в кучу, оттуда его потом перетаскивали в глубь пирамиды, но этим занимались только аборигены-дистрофики. Если умирал пленник или абориген, тело тоже оттаскивали к этой куче. Изредка к поселку приходили караваны тележек, запряженных странными гуманоидами – будто бочки с короткими мускулистыми конечностями и микроскопической головой. На тележках привозили мешки с сухой халвой, битум, остро пахнущую смолу, напичканную металлическими стружками, каменный уголь и какие-то вонючие склизкие клубни, колыхавшиеся будто живые. Продукты и битум шли в поселок, клубни, смола и уголь исчезали в недрах западной половины пирамиды. Назад, куда-то на север, тележки понемногу перевозили обломки самолета. Видимо, до авиакатастрофы они вообще порожняком возвращались.

Второй вид работы – нивелирование «стартовой площадки». Так пленники называли ровную пустошь, тянувшуюся южнее пирамиды. В длину она вытягивалась примерно на полкилометра, по ширине была не меньше сотни метров. Именно на нее пилоты посадили самолет. Обломки машины потом неделю убирали совместными усилиями пленников и аборигенов. На стартовой площадке все должно быть идеально гладким. Если день был не дождливым, то десяток-другой рабочих с утра до вечера ползали по ней на коленях, заделывая найденные щербины и неровности смесью из глины, песка и битума. Эти заплатки Чубака лично заравнивал тяжелым каменным катком.

Сегодня, очевидно, предстоит третий вид работ – сбор степных растений. Этим также занимались практически ежедневно – костру нужно топливо, а пирамиде сено. Но обычно здесь задействовалось две-три группы по три-четыре пленника или аборигена. Всех одновременно гоняли нечасто – Андрей по пальцам мог пересчитать такие случаи.

Все необычное пленников всегда пугало… Неужто опять запуск? Нет, только не это…

Запуск – это местный кошмар. Самый страшный кошмар. Ужасающий в своей нелогичности, жестокости и полнейшей непонятности. Все, что связано с запуском, в разговорах людей своего рода табу – про него предпочитают помалкивать. Если кто-то его настойчиво упоминает, то немедленно оказывается в положении вульгарного матерщинника, ухитрившегося в костюме извращенца заявиться на лирический вечер духовной поэзии. Но если на подобном мероприятии ему грозит лишь моральная обструкция, то здесь могут и в глаз дать.

Не любят пленники напоминаний о самом страшном кошмаре этого мира. Единственное исключение – день запуска. Не весь день, а только после события. Тогда его обсуждать можно свободно. Бояться уже нечего: двух запусков в один день не бывает – это люди безошибочно осознали еще в первый раз.

Пережить такой кошмар два раза за день не получится – не хватит ни сил, ни нервов.

Колонна миновала дальнюю оконечность полосы. Здесь людям приходилось шагать осторожно: вся растительность вырезана под корень – развалившаяся, латаная-перелатаная обувь защищала ненадежно. Ноги были очень недовольны контактом с сухими пеньками степных трав и кустиков. Кроме того, повсюду громоздятся кучи обломков самолета. Когда их вытаскивали с полосы, всю местность вокруг усеяли осколками стекла, металла и пластика. Обух примерно неделю назад ухитрился загнать здесь в ногу алюминиевый треугольник с зазубренными краями. Вытащить его было непросто, а рана потом сильно воспалилась, и ему с каждым днем становилось все хуже. Лечить ногу нечем… Жаль, Обух на вид не кажется крепким, но силен и вынослив.