Сергей Лукьяненко - Проводник отсюда (Сборник)

Мистер Эванс слушал его вполне серьезно. И внимательно.

– Ты молодец, дружок, – тихо сказал он. – Мыслишь вполне здраво. Одна беда – с позиции одиночки.

– Это как? – заинтересовался Игорь. – Ваше обращение «дружок» я принимаю…

– По поводу биовозраста, – без улыбки закончил мистер Эванс. – Ты прав, мы живем в трудное время. Время беззаботности. Мир всегда двигали вперед считанные проценты людей. Из звериных пещер к далеким звездам мир вытащили гении. Те, кто придумал колесо и тормоз для колеса. Пенициллин и многоступенчатые ракеты. Генную инженерию и компьютеры…

Меня словно холодной водой облили. Не надо про генную инженерию! Дискеты компьютера ударили мне в лицо жесткой, коричневой лентой запаха. Пузырек с лекарством на столе – удушливым искрящимся облаком. Не надо!

А Тимин отец, не замечая болезненной гримасы на моей физиономии, продолжал:

– Раньше находилось занятие для всех. Но сейчас не нужны тысячи людей, чтобы построить придуманный гением ракетоплан. И не нужны еще сотни, чтобы прокормить гения и строителей. И десятки тех, кто лечил, развлекал сотни и тысячи, тоже не слишком-то нужны…

– Кибер-юмористов пока не существует, – возразил вдруг Игорь.

– Да, но это мелочи. Так что в посылках ты прав. Выводы получились неверные.

Мистер Эванс больше не смотрел на Игоря. Он вертел в руках авторучку и негромко, словно самому себе, говорил:

– Таланты можно найти у каждого, только пока это у нас не очень-то получается. Но есть и другой выход. Заниматься своим делом, даже если таланта в тебе – миллионная доля, а остальное – просто труд и терпение. Заниматься, зная, что никогда не сотворишь чуда, что на всю жизнь останешься одним из миллиона бесталанных, которые пользы-то принесут как один-два настоящих гения.

– Вы имеете в виду себя? – жестко, не колеблясь, спросил Игорь.

– Да.

Мистер Эванс отложил в сторону несчастную авторучку, выгнувшуюся в его пальцах затейливым вензелем.

– Я занимаюсь программой «Конвергенция». Это создание единого языка, основанного не на смеси самых известных и простых языков, как эсперанто, а на принципе логем.

– Логем?

– Да. Логемы – это логическая единица речи, звукосочетание, которое на любом мировом языке имеет одинаковый смысл.

Игорь рассмеялся:

– Чушь. Этого не может быть.

– Может. Выделено уже шестьдесят три логемы. Они понятны без перевода любому человеку в мире. И каждая из этих логем на счету лингвистов-гениев, лингвистов от природы, от Бога. Возможно, даже наверняка, что в их труде есть доля таких же, как я, есть и мой вклад. Но вычислить его невозможно – настолько он мал.

Мистер Эванс кивнул на книжные шкафы, на бесчисленные дискеты:

– Я изучаю эволюцию имен собственных и местоимений в латышском языке двадцатого века. Чем и как это поможет Шарлю Дежуа или Чери Сайн, я не знаю. Но не исключено, что поможет.

– Шарль Дежуа – это тот, кто расшифровал сигналы Маяка Пилигримов? – задумчиво спросил Игорь. И, не дожидаясь ответа, попросил: – А вы не можете произнести хоть одну логему?

– Могу.

Мы с Игорем замерли. А отец Тимми скорчил какую-то гримасу, словно разминая щеки, набрал воздуха и произнес… что-то короткое, отрывистое, почти не запоминаемое. И абсолютно бессмысленное.

– Конечно, непонятно, – засмеялся Игорь. – Вот так логема! На роддеров не действует.

– Нет, не понял, – с некоторым сожалением ответил и я. И тут до меня дошло, что я отвечаю на словно бы и не произносившийся вопрос. Через мгновение это понял и Игорь.

– Вот так, – улыбнулся мистер Эванс. – Я произнес вопросительную логему – логему понимания. Она показалась вам бессмысленной, но содержащийся в ней вопрос вы уловили.

– Хорошо, – после короткой паузы признал Игорь. – Я беру назад свои слова про бездельника. Но ведь и это не для всех. Многие, очень многие не смогут работать, не видя результатов труда. Им-то что делать? И таких будет все больше и больше…

– А им надо держаться. Жить. Хоть роддером, хоть художником-абстракционистом. До тех пор, пока человек не сможет управлять самой сложной на свете машиной.

– Какой это машиной?

– Самим собой. Пока обруганная и приевшаяся всем наука не даст каждому возможность преобразиться.

– Телепаты-телекины… Люди-молнии, бессмертные, ясновидящие… Так, что ли?

– Так. У человечества переходный возраст. А для него тоже есть свои болезни: роддерство, не любимый тобой авангардизм…

– Это мной-то? – Игорь рассмеялся, тряхнув семицветной гривой.

Они смотрели теперь друг на друга почти мирно. Но меня это не радовало. Во мне клокотала ярость.

– Значит, преобразимся? – спросил я. – Расширение возможностей человека как лекарство от болезней человечества? А вы не слыхали, что есть лекарства опаснее, чем сама болезнь?!

Мистер Эванс удивленно повернулся ко мне:

– Конечно, без случайностей не обходится… Ты имеешь в виду что-то конкретное?

– Я имею в виду вашего сына.

У Игоря глаза полезли на лоб. Он-то ничего про Тимми не знал… У мистера Эванса исказилось лицо.

– Да, Тим – психокинетик. И разрешение на генную операцию давал я. Но ничего плохого ему эта способность не принесла.

– Вы видели взрослых психокинетиков? – тихо спросил я. Он покачал головой.

– Ну а я знал одного. Почти полная потеря зрения, руки в язвах до самых локтей. Ему было двадцать семь, он выглядел на пятьдесят.

Мистер Эванс прикрыл глаза. Сейчас и он выглядел на пятьдесят, не меньше.

– Я знаю. Слышал… Да меня и предупредили врачи из Центра. Это бывает, если очень сильно перегружаться. Очень… Но что я могу поделать? Вы же теперь все взрослые… Не надо дожидаться пятнадцати… или сколько там было раньше лет. Сдал экзамен – и можешь распоряжаться собой. Если вы сумеете уговорить Тимми – я буду только рад. Пусть оперирует хотя бы два… Ну три раза в неделю.

– Оперирует? – Игорь вскочил с кресла. Непонятная реакция. Всем известно, что психокинетики становятся в основном хирургами. Только они способны выдрать, вытащить из человеческого тела запущенный рак со всеми его метастазами или вылечить порок сердца у еще не родившегося ребенка. Игорь повторил:

– Оперирует? Но ведь для этого необходима вторая ступень. Право на коллективную ответственность…

В полной тишине мы смотрели, как отец Тимми достает из ящика стола знак самостоятельности. Такой же, как у нас с Игорем. Только слова на нем другие: «Достиг возраста коллективной ответственности».

– Тим его не любит. Отдал мне на сохранение.

– Ну я дурак… – отчетливо прошептал Игорь. – Дурак.

Он поднес знак к глазам, словно не веря. Потом быстро вышел из комнаты.