Грибница - Дикий Носок
В купе было ничуть не лучше. Вместе с Юриком ехало семейство: мамаша с двумя отпрысками 9-ти и 3-х лет от роду и ее послушный более всех супруг. Младшему ребенку отдельной полки в купе не полагалось в силу возраста, поэтому спал он поочередно то с одним, то с другим родителем. Более всего Юрика нервировал его горшок, прочно обосновавшийся под нижней полкой и без стеснения используемый по мере необходимости, если в туалеты в концах вагона были заняты.
За время долгого пути в вагоне сложилось свое общество. В шестом купе, к счастью, бездетном, играли в карты и травили байки, заказывали обеды в вагоне-ресторане и без конца гоняли проводницу за чаем в громоздких, тяжелых подстаканниках. Она, впрочем, откликалась охотно. Видимо, внакладе не оставалась. Второе купе щеголяло в длинных шелковых халатах заграничного вида, расшитых драконами в противовес треникам и майкам подавляющего большинства пассажиров. В пятом и седьмом разместилось многодетное семейство родственников, которые вели себя так, будто были у себя дома: держали двери в оба купе всегда открытыми, шумно переговаривались, пытаясь перекричать стук колес, и ежеминутно бегали туда – сюда. Цыганский табор, одним словом.
Но стоило лишь поезду дочухать до конечной станции и замереть, как социум распался. Пассажиры, мгновенно ставшие друг другу совершенно посторонними людьми, принялись суетливо и бестолково выбираться из его утробы, мысленно пребывая уже дома, соображая, чем накормить детей на ужин и с чего начать переделывать гору накопившихся домашних дел.
Юрик, подхватив одной рукой чемодан, а другой закинув на спину туристический рюкзак, потолкался на станции, выяснил, как доехать до организации, куда был отправлен, и пошел на остановку штурмовать автобус.
Городок, проплывавший за окном кряхтящего автобуса, был необычным. Таких Юрику – уроженцу средней полосы, видеть не доводилось. Расположился он по обе стороны могучей сибирской реки, зажатой между вспухшими по обе стороны невысокими лесистыми сопками. Впрочем, река с медленно ползущими по ней баржами оказалась не столь могучей, как ожидал вчерашний студент Юрик. Она полнела и расширялась вниз по течению, неся свои воды в Северный Ледовитый океан. Поросшие лесом сопки (изредка на какой была проплешина на макушке – явно дело рук человеческих) выглядели дико и неуютно, напоминая заросших мужиков с клочковатыми бородами на давно небритых подбородках. Как-то сразу понималось, что вот здесь еще поселок: люди, дома, столбы, собаки, махонькая, но цивилизация, а там, совсем рядом, уже тайга – мрачная, темная, способная без следа поглотить сотню таких городков.
Домики храбро взбирались на окружающие сопки. Каждая улочка образовывала нечто вроде террасы, сродни тем, на каких занимаются земледелием в горных районах. Помимо вьющихся змейками дорог они соединялись неширокими деревянными лестницами от уровня к уровню.
Внизу у реки проходила дорога, находились речной порт, нефтебаза, Дом Культуры, школа и прочие здания и сооружения, должные присутствовать в каждом приличном городке. Все жилые дома муравьями ползли вверх по сопкам. Да и не дома вовсе, а одноэтажные бараки – нечто среднее между сараем и казармой.
Капиталистического слова «трущобы» Юрик не знал, не то непременно применил бы его к описанию увиденного. Вокруг повсеместно царила какая-то неустроенность. Было ощущения цыганского табора, расположившегося на привал. Чуть рассветет, и он стронется с места, покидав пожитки в кибитки и оставив после себя горы мусора. На этом месте табор топтался уже много лет, мусорил, чинил кибитки, пас лошадей, но так и не удосужился хоть чуть-чуть облагородить место своего обитания. А зачем? Ведь это временно. И временность эта превратилась в привычку. Самую что ни на есть постоянную. Сюда, на БАМ люди приезжали на время – подзаработать деньжат, да заполучить целевой чек на машину. Платили тут хорошо – вдвое, втрое больше против остального СССР. А уж жить, по-настоящему жить, все уезжали на «большую» землю.
Здесь уже была осень, но не яркая многоцветием листьев, как дома, а серая и унылая, точно грязная лужа. Юрик явился в контору, без лишних формальностей получил ключ от комнаты в бараке и бодро потопал на сопку. Судя по полученным инструкциям, найти барак было несложно: прямо до конца дороги и направо тоже до конца дороги. Нужное здание оказалось последним, дальше только помойка и тайга.
Осмотрев свои временные владения, Юрик приуныл. Предстояло бегать в дощатый сортир на улице, таскать воду ведрами и греть ее в кастрюле, чтобы побриться и помыться. Да уж. Подфартило. Родительская квартира – самая обычная хрущевка, но с водопроводом, канализацией, лифтом и ковриком у двери уже вспоминалась с ностальгией.
В детстве Юрик был очень увлекающимся ребенком. Сфера его интересов простиралась от игры в шахматы и фотодела, до театральной студии и кружка народных ремесел, где с энтузиазмом вырезали и раскрашивали деревянные ложки. Правда продолжительность интереса к тому или иному занятию составляла от двух недель до двух месяцев. Стоило только родителям приобрести новенький фотоаппарат «Смена», как выдержка и экспозиция уже успевали наскучить мальчику до зубовного скрежета, зато театральные подмостки манили к себе безмерно, заставляя трепетать от восторга всякий раз, когда он выходил на сцену. Мнил себя в будущем Юрик не иначе как Гамлетом, таким же, как в исполнении Иннокентия Смоктуновского. В общем, мотало его, точно флюгер на ветру.
Эти метания от художественной школы, где мальчик продержался целых полгода благодаря наличию несомненных способностей и маминой настойчивости, до секции конькобежного спорта, для занятий которым наученные горьким опытом родители даже не стали покупать специальные коньки; от игры на гитаре до бокса, самого Юрика не утомляли. Каждый раз, увлекаясь новым занятием, он вспыхивал подобно спичке, но также быстро его интерес затухал. Он искренне не понимал, почему укоризненно качает головой мама. Какой смысл посвящать себя занятию, которое не приносит удовольствия? Ведь вокруг столько всего интересного. В точности, как в стихотворении Агнии Барто: «Драмкружок, кружок по фото, а еще мне петь охота.»
Юрик порхал по жизни, словно мотылек, ни к чему особо не привязываясь, ничем надолго не
