Яна Завацкая - Ликей

Потом это светлое и чистое чувство, эта безграничная нежность и радость стали исчезать… причем как-то одновременно у обоих — они стали встречаться реже. Уже и не хотелось… В конце концов Джейн увидела Роджера с другой девчонкой… Это причинило ей боль, но с болью она справилась. Она воин и умеет справляться с болью.

Она не винила Роджера — он должен был, конечно, объясниться вначале с ней, но можно ли винить человека, если у него просто не хватило духу на такое объяснение?

Этот чистый юношеский опыт многое дал Джейн — она знала, что когда-нибудь полюбит снова, создаст семью…

И она полюбила.

Даже не существование Лены было трагедией… и не безответность любви. Ужасом была сама эта любовь — сладким, пронзительным ужасом… Ужасом было то, что всякая возможность контролировать себя, свою жизнь, работу, душевное состояние — полностью исчезла.

Осталось только желание закрыть глаза и видеть Алексея.

Она видела его необычайно ярко, реально… очень редко у нее в медитациях были моменты таких видений — а тут видения вставали, стоило лишь закрыть глаза. Джейн могла по желанию вспомнить все подробности любого разговора с Алексеем… она снова стояла, почти уткнувшись носом в его острое высокое плечо, он закрывал ее от толпы националистов, и она видела обугленную дырку в синем полотне, и даже запах ощущала — кровью пахло, гарью, жженной тканью. Она помнила прохладу вечернего воздуха, и шуршание шин вдалеке по асфальту.

Она снова видела его на Аничковом мосту, смотрящим в темную воду Фонтанки, и как ветер шевелит короткие русые волосы…

Она видела его в церкви, бережно подносящим руку ко лбу, к груди и к плечам крест-накрест. Прикладывающимся к иконе… Она видела его стоящим с Леной, и так весело, спокойно говорящим с ней… будто Лена — его сестра. Так не говорят с любимой женщиной… с женой, после долгих лет совместной жизни — еще может быть.

И все эти видения не давали ей жить нормальной жизнью. Алексей — было написано повсюду золотыми буквами. Она не была в спортклубе уже очень давно, она забросила статью, забросила чтение, вообще ничего не делала. Она и медитировать не могла — вместо этого роем налетали все те же видения. Но и пойти к психологу она не могла… словно что-то удерживало ее от этого. Так, наверное, сходят с ума, подумала Джейн. Человек считает себя здоровым, не решается пойти к врачу… не решается даже сказать себе, что у него не все в порядке.

Но я действительно не могу пойти к психологу! Что я скажу — вылечите меня от любви?

Джейн лежала в своей просторной гостиной, на маленьком белом диване, и абстракция Вагуччи смотрела на нее со стены желтым таинственным глазом. Она больше не боролась с собой… она закрыла глаза.

Они уже второй раз были в Русском музее, а потом Алексей повез ее еще куда-то… она даже не спрашивала — куда. Ей было так плохо, когда она сидела рядом с ним, в машине… правда, она могла без помех смотреть на его руку, лежащую на рычаге передач, сильную костистую бледную кисть пилота. Но ей тогда впервые показалось… нет, не показалось, она четко поняла это — Алексей ездит с ней потому, что выполняет какую-то неведомую взятую на себя обязанность. Он не ради нее ездит, и уж тем более — не потому, что ему приятно общение с ней. Он это делает просто потому, что видит в этом какой-то свой долг. Он очень старается это не показать, но тем не менее…

Они приехали к Пискаревскому развлекательному комплексу — казино, игровой зал, голографический зал, танцевальный… Джейн вышла из машины, немного недоумевая. Веселый городок гремел музыкой… все здания были выполнены в форме сказочных маленьких замков с башенками и балкончиками, между ними — дорожки, скамеечки, цветы. Сейчас народу здесь было немного.

— Извините, Джейн, — сказал Алексей глухо, глядя себе под ноги, — Я колебался, не знал, везти ли вас сюда… но батюшка благословил привезти.

— Вы хотите мне что-то показать здесь? — недоуменно спросила Джейн, — Если вы про этот комплекс — я тоже не в восторге… но его не ликеиды строили. Вы знаете, что ликеиды не производят массовой культуры… Да, конечно, очень жаль, что культурный уровень населения так низок, и власти, вместо того, чтобы поднимать его, предлагают людям лишь хлеб и зрелища.

Они шагали по дорожке между зданиями комплекса. Какой-то абориген вывалился из дверей казино, постоял немного на ногах, пошатываясь… взгляд его казался совершенно бессмысленным.

Вот человек, подумала Джейн. Человек — венец природы, самое совершенное творение Божье! Бессмертный дух…

— Я не об этом, Джейн. Я другое хотел вам показать, — ответил Алексей.

Они свернули с дорожки и пошли прямо по газону, за здания…

— Помните, мы говорили сегодня о воинах… вы сказали, что ликеиды — это подлинные воины?

— Да, помню.

— У меня здесь в детстве было сильное переживание… вот сюда, пожалуйста. Видите?

Пожухлая осенняя трава едва прикрывала три пологих длинных холма, расположенных в ряд.

— Что это… могилы? — сообразила Джейн.

— Здесь раньше было кладбище, — пояснил Алексей, — Давно уже, лет сто-сто пятьдесят назад… потом его снесли. Построили вот это…

Джейн сочувственно посмотрела на него.

— Но что поделаешь… кладбища нигде не сохраняются навечно. Иначе всю поверхность земли пришлось бы сделать кладбищем. Везде их засыпают и строят на них что-то новое.

— Джейн, понимаете… это было не просто кладбище. Здесь хоронили в войну… была такая Вторая Мировая война, знаете? Давно уже. Сейчас никому это не интересно, что там было двести лет назад.

— Ну, Алексей… я же все-таки интересовалась историей России. Конечно, мне интересно. Так это было военное кладбище?

— Да, то есть гражданское, но… потом здесь построили музей… мемориал. Вы знаете, Петербург — он тогда по-другому назывался — был осажден. Еды в городе практически не оставалось. И они здесь умирали… все. Вот здесь — братские могилы. Мертвых сюда привозили и зимой складывали штабелями… а потом выкапывали огромные ямы и хоронили всех вместе. Вы не знаете, как умирают от голода, и я не знаю. Мы этого даже на экране не видели. Но воображение есть, хоть приблизительно мы можем себе представить — не смерть, конечно, а хотя бы приближение к ней. Я когда это понял… представил… понимаете — все. Вовсе не воины. Высокодуховные люди и низкодуховные… образованные и тупые. Алкоголики и труженики. Герои, воины — и обычные трусоватые люди… дети. Старики. Совершенно неприятные на вид, с отвратительным характером, с кучей всяких проблем. Они все умирали здесь. Они лежат здесь, под землей, сваленные в одну кучу. А город не сдали. Даже не все они готовы были к такому героизму, кто-то предпочел бы сдать город, и это тоже можно понять, особенно матерей в такой ситуации. Кто-то был героем против своей воли — он просто оказался в такой ситуации, когда город не сдавали. Но какая разница, что думал каждый из них… то есть разница есть — большинство из них все-таки не хотело сдавать город, и потому он держался. Но даже не это существенно, а то, что они все умирали здесь. И они остановили врага, а враг был страшный… И когда до меня это дошло, я вдруг понял, что это все равно, какой человек — ликеид или нет… Что все мы люди, все принадлежим к человеческому роду. Все мы подвластны смерти. И смерти все равно, как ты умираешь — гордо и красиво, или же со стонами и страхом. Не-ликеиды умирают точно так же, как и мы… Я не скажу, что во мне тогда многое изменилось, но я запомнил это впечатление…