Михаил Емцев - Бог после шести

— Теперь мне лучше, — сказал, — я не боюсь вас потерять.

— Тебя, тебя, — поправила Надя. В лице ее что-то задрожало, и Он понял, что девушку накрыла та же волна, секунду назад державшая его на вершине.

— Да. Тебя. Потерять тебя я уже не боюсь, потому что не оставлю тебя никогда. Ни сегодня, ни завтра, ни… всю мою жизнь.

Она испугалась.

— Но у меня поезд через два часа… я еду, я не могу.

Станислав задумался.

— Да, да, ты едешь, и я тоже… Ты едешь к мужу, к детям? Хотя… и это неважно.

Он продолжал рассуждать вслух:

— Да, ты едешь. Поезд скоро подадут, он уже готов, стоит где-то на запасных путях, пары разведены, вагоны прибраны. Подойдет поезд, пассажиры сядут, проводницы поднимут ступени, и будут стоять в дверях со своими желтыми и красными флажками, обернутыми вокруг деревянных палочек. Твое лицо в окне вагона… Значит, так: я еду сейчас с тобой. Я еду с тобой.

Он смотрел на нее, видел ее единственную красоту и удивлялся, почему здесь, на севере, где женщин мало, Надю до сих пор не похитили, не увезли, не убили, наконец. Девушка прятала в глазах страх, но не сводила взгляда со Стасика.

Он коснулся ее ладони, лицо девушки дрогнуло, на глазах проступили слезы.

Он достал откуда-то из-под полушубка кусок бумаги и шариковую ручку.

— Это смешно, — сказал он, — но ты не смейся. Так надо. Я умру, если потеряю тебя. Сейчас я пойду добывать билет на твой поезд.

— Билетов нет, — сказала Надя. Она цеплялась за суровую действительность, которая удерживала ее на поверхности здравого смысла.

— Это неважно. Это неважно. Устроюсь. — Стасик говорил точно автомат. — Пока я буду там бегать, ты жди меня здесь. Но на всякий случай напиши на бумажке…

— Что?

— Все напиши. Все. Фамилию, где работаешь, поезд, куда едешь, место рождения, всё! Понимаешь?

Надя улыбнулась и вытерла глаза.

— Ну, успокойся. Пожалуйста, успокойся. Я все напишу, если бумаги хватит.

Она писала, низко опустив голову. Он видел косматую шапку, согнутые плечи. Выхватил бумажку, не поблагодарив, умчался. Вбежал к начальнику вокзала, потрясенный, расстроенный.

— Нужен билет до Ленинграда, умер отец!

Усатый начальник сидел рядом с молодой женщиной в железнодорожной форме. Он положил желтую мозолистую ладонь на стол.

— Телеграмма?

— Какая телеграмма? — удивился Станислав.

— Заверенная. О смерти отца. Стасик думал секунду.

— Я по телефону узнал. Только что.

— А-а, — разочарованно сказал начальник и, коснувшись роскошных усов: — Идите к кассе и просите очередь. А лучше вам в аэропорт.

— Был. Самолеты не ходят, второй день. Когда пойдут, неизвестно.

— Ну, тогда в кассу. Там уже начали выдавать. Стасик кинулся в кассу, но на сотню человек там было лишь два десятка разбронированных билетов.

Через несколько минут он уже был на путях, где стоял ленинградский вагон.

— Приходи, — сказала проводница, сунув десятку в нагрудный карман, — как-нибудь пристроим.

Стасик прыгал по шпалам, возвращаясь, и вдруг увидел на перроне Кару. Старик был один, через плечо висел пухлый рюкзак.

Кара заметил его и сделал знак рукой.

При чем здесь этот человек? Стасик подошел: место в вагоне было устроено, значит, он едет с Надей. Остальное неважно. Совсем неважно.

— Брат Олег скоро приедет, он на другой машине, нас двоих не взяли, — объяснил Кара. — Надо бы горячей пищи принять, пойдем в ресторан.

Брат? Олег? Ах, это Худо. Станислав поморщился. Как далеки сейчас от него эти люди, как чужды их дела и заботы!.. И все же он последовал за Карой — что-то надо было сделать, сказать какие-то слова. Он еще не знал, какие именно. Они шевелились в нем, ненужные, вязкие, но он не понимал, почему ради них ему приходится отрываться от Нади.

Кара и Стасик присели у входа. Место было мерзкое и потому — свободное. Зал плыл в облаках табачного дыма. Мимо них, цепляясь, все время кто-то проходил. Над головами мельтешили подносы в руках официантов.

— Не к месту вы тут, — сказала уборщица.

Но Кара ничего не замечал, и Стасик понял, что этот разговор много значит для старика. Похоже, наставник их обрел новую спортивно-религиозную форму. Глазки торжественно сияли, крылатые плечи распрямились, готовые к полету. Он был уверен в себе, а значит, и в успехе своего дела. Так бы оно и было, если бы Стасик не встретил Надю. Кара не знал, что перед ним сейчас совсем другой человек.

— Решено и подписано, — сказал Кара, — надеваем вериги и идем. Конец проклятой цивилизации. Великий поход наш прогремит на весь мир. Сегодня делаем отвальную, разговеемся, три дня постимся, и всё. Начинается новая жизнь. Спасение — в экстазе.

Станислав смотрел на него с сожалением. Маньяк и шарлатан, и место ему в сумасшедшем доме.

— Накладочка, отче, — жестко сказал он, глядя в глаза Каре. — Рукой судьбы я изъят из игры. Притворяшки и секта святой Людмилы для меня ныне исторический анахронизм. Я отчаливаю, желаю вам счастливого плавания.

Легко ему стало и свободно. Официантка пронесла поднос, полный бутылок и закусок.

— Какие вериги, отец? Опомнитесь, — продолжал Стасик. — Посмешили мир — и хватит. Работать надо. Нефть добывать, лес валить, деньги зарабатывать, детей рожать. Жить надо, понимаете?

Кара трезвел. Он возвращался из своего полубезумного далека и на глазах скучнел, морщинился, точно проколотый резиновый шарик.

— Понимаю, — зло сказал он. — Я должен был это предвидеть. Все предали меня перед лицом врагов моих. Не с теми связался, вы в апостолы не годитесь. Маменькины детки, обыватели, вас на словоблудие только и хватало. Когда дошла очередь до настоящего дела, до испытания, скисли и раскололись.

— А может быть, и наоборот, — отсутствующе сказал Стасик, — может быть, вы не оправдали наших надежд. Забыли, что говорилось тогда, после смерти Люси, в мастерской Худо? Светлую дорогу к бессмертию обещали. А сейчас докатились до вериг! Мы не юродивые, в двадцатом веке стать посмешищем… да что там! Проиграли вы, а не мы, отче. Не было у вас нужной святости.

— Молчи! — рявкнул Кара.

Станислав улыбнулся:

— Что-то вы совсем… Я ведь вам ничем не обязан. Наш союз свободен — хочу молюсь, хочу колбасой качусь!

— Не-ет, — протяжно сказал Кара. — Совсем не так, ошибаешься, парень. И ты ошибаешься, и все твои притворяшки сильно заблуждаются. Вас будет преследовать рок. Вы бросили святое дело, предали бога и за это ответите. Всей жизнью ответите, в делах своих, в чувствах, в помыслах понесете наказание. Не говорил вам, потому что жалел, а теперь скажу: вы все обречены!