Сборник - Фантастика, 1978 год

От младшего брата Евгения ушла жена, а сын-школьник остался с отцом. Петр вовсе не женат. Так и живут они втроем в своем небольшом домике. Да еще бесхвостая дворовая собака - четвертая душа.

Совсем недавно Блиновы вдруг заинтересовались электроникой. При последней встрече беседовали с Краснощековьш о “синдроме гениальности”, о таинственном четырехмерном континууме “пространство - время” и прозрачно намекали, что работают над “телепортатором”.

“А ведь изобретут телепортатор, - продолжая улыбаться, думал Краснощеков. - Эх, хорошо бы вот так, прямо сейчас, - раз! “Здравствуйте! Как живется, как можется? Не сумею ли чем облегчить вашу задачу?…” Постой, постой… Неужели?… Ну, ну, не горячись”, - говорил Краснощеков себе на сей раз совершенно спокойно: он был готов к “эксперименту”.

Он успел снять с руки часы и положить их перед собой на крышку стола - пятнадцать минут одиннадцатого. Поставил локти на зеленое сукно, прикрыл ладонями глаза и лоб.

Все в порядке. Поехали!…

Краснощеков стоял посередине комнаты на круглом алюминиевом пьедестале, от которого к голландской печи отходило множество разноцветных проводов. Печь обтянута толстым картоном, густо утыканным радиодеталями. А рядом, перед гудевшим, мерцающим зеленым светом телеэкраном, сидит младший брат Евгений Павлович, и на голове у него яйцеобразный шлем, похожий на парикмахерскую сушилку. Петр Павлович выглядывает из-за спины брата.

Зеленоватый свет экрана делает братьев похожими на привидения. Четыре застывших от ужаса глаза глядят на Краснощекова.

“Не хватало еще, чтобы они повредились в уме”, - подумал Краснощеков и, чтобы их успокоить, сказал как можно более приветливо: - Как дела? Я к вам мимоходом. На несколько минут, Но тут он заметил, что братья смотрят мимо него, на дверь.

Краснощеков оглянулся и увидел, что дубовая дверь залoжена на кованый железный крюк - произведение какого-то незвестного цыгана, забредшего в Сызрань со своим табором, наверно, еще в прошлом веке. Братья работали над изобретениями как тульские оружейники, хорошенько забаррикадироавшись от сглазу.

– Я закрыл дверь на крючок, - сказал Краснощеков нережно. - На всякий случай.

И сошел с пьедестала.

Дымился паяльник. Пахло канифолью. Пол был усеян радиодетальками, которые хрустели под ногами.

Споткнувшись о гирю, а потом больно ушибив колено о массивную шестерню лебедки - ею братья натягивали струны своего цельнометаллического со сверхмягкой амортизацией колеса, - Краснощеков подошел к книжному шкафу и стоявшему рядом с ним портфелю. Этот внушительного размера портфель линовы придумали года два назад, и бумаги в него можно быскладывать не как обычно, а стопой, горизонтально.

Аристотель… Ого!… Рамачарака!… Радиотехника… “Высшая математика” Смирнова, “Психология” Платонова… Ба-а! “Гносеология современного прагматизма”… Ну и ну!

Краснощеков читал на корешках названия книг, которыми сейчас пользовались Блиновы, и слышал, как за его спиной нервным шепотом препираются братья.

– Это ты захотел, мальчишка!…

– Не дури, Петя! С больной-то головы, да на здоровую… Вдруг это опасно!… Но у нас ведь не готово…

–Угостите-ка меня чайком, - сказал Краснощеков, оборачиваясь и дружески улыбаясь. - Не волнуйтесь, все будет хорошо.

И братья засуетились.

Петр Павлович схватил синий эмалированный чайник, к которому вместо дужки был приспособлен кусок бельевой веревки, и побежал к крану. А Евгений Павлович, усовестившись, что на покрытом газетой столе валяются хлебные крошки, позвонки и рыбьи шкурки, тут же расстелил сверху свежую газету. Поставил стаканы, принес хлеб, рядом с ним положил связку воблы, от вида которой у Краснощекова потекли слюнки.

Этот фокус с газетой братья, видимо, проделывали не однажды. Краснощеков осторожно поинтересовался и насчитал четыре “культурных слоя”.

Они сидели за столом, накрытым свежей газетой, ждали, пока закипит чайник, чистили воблу и вели содержательную беседу.

– Так как же вы себя чувствуете?

– Хорошо, Петр Павлович.

– В дороге всякое бывает…

– Верно.

– А как там… погода?

Братьев била нервная дрожь, и они непрерывно ерзали нa табуретах, словно их снизу припекало.

– Да успокойтесь же! - не выдержал Краснощеков. - С погодой полный порядок!

– Я-я спокоен, - заикнувшись, сказал Петр Павлович. - Как в санях еду!

Легкий на подъем, он тотчас бросил воблу, вскочил, подбeжал к кровати и живо надел на себя ремни лежавшего поверх одеяла аккордеова. Сверкающий перламутровый аккордеон был единственной роскошной вещью в их доме.

– Вот, пожалуйста!

И комната наполнилась низкими, органными звуками.

Теперь было ясно, что Петр Павлович начал успокаиваться, а успокоившись, крепко задумался. Краснощекову это знакома, “Сейчас Петр Павлович где-то далеко, - подумал он. - нее, он-то здесь, а мысли его за тридевять земель”.

Над кроватью, среди приколотых к стене авторских свидетельств, висел большой фотопортрет младшего брата Евгения. Он стоял, улыбаясь, на траве стадиона с лихо поднятыми вверх, двухпудовками, а через его плечо была перекинута широкая чемпионская лента. Как-то уж очень низкими и тягучими стали звуки, и Крзснощеков только сейчас обратил внимание, что Петр Павлович играет, собственно, не на аккордеоне. Поверх нарядных перламутровых клавиш прикреплена тонкая планка с простенькими черными и белыми баянными пуговками. “Разве на этом иностранце сыграешь русскую песню? - сказал однажды Петр Павлович. - Пальцы не так ходят!” А вскоре взял и смастерил эту баянную приставку.

– И-эх, мать честная! - словно угадав мысли Краснощекова, вздохнул Петр Павлович и запел:

За рекой, на горе Лес зеленый шумит; Под горой, за рекой Хуторочек стоит.

Младший брат тотчас вступился, подтянул несильным, но приятным голосом. Пели они очень хорошо.

Вот уже в хуторке разыгралась трагедия, вот уже убита молодая вдова, и певцы замерли на несколько мгновений, пораженные горем.

И с тех пор в хуторке Уж никто не живет: Лишь один соловей Громко песни поет.

– Мне пора, - сказал Краснощеков, внезапно почувствовал озноб, и поднялся из-за стола.

Братья переполошились и чуть ли не стали выталкивать его за порог.

– Только, чур, меня не провожать!

Последнюю фразу Краснощеков произнес, все же набрал в себе силы, чтобы захлопнуть перед самым носом у Блиновых…

Краснощеков открыл глаза и первым делом взглянул на часы.

Итак, ровно пятнадцать минут одиннадцатого. И стрелка движется. Ушибленное колено болит, а руки - он недоверчиво понюхал пальцы - руки пахнут воблой…

– А вот и нет! А вот и нет! - торжествующе, на всю комнату заорал кустодиевский старик.