Кэсс Морган - Сотня

Заставляя себя не спешить, дыша коротко и поверхностно, чтобы сердце билось в обычном темпе, она свернула к квартире Люка. В коридоре, громко переговариваясь, толпились взрослые, встревоженно поглядывая на снующих туда-сюда детей. Ребятишки были взбудоражены тем, что в такой поздний час никто не гонит их в постель, и даже не замечали, как тяжело им дышится. Гласс хотела сказать родителям, чтоб те утихомирили своих отпрысков: чем спокойнее они будут себя вести, тем меньшим окажется расход кислорода,– но решила, что это только усилит панику, а помочь, по большому счету, ничем не поможет.

Не успела Гласс постучать в дверь Люка, как оказалась в его комнате, в его объятиях и на миг отключилась от всего: осталось лишь тепло тела любимого да ощущение его рук на плечах. Но потом он отступил, и Гласс увидела, как в его глазах борются шок и радость.

– Что ты тут делаешь? – спросил Люк, проводя рукой по ее щеке, словно для того, чтобы еще раз убедиться, что перед ним живая Гласс, а не иллюзия. Бросив взгляд на закрытую дверь, он понизил голос и продолжил: – Это опасно.

– Я знаю,– тихо сказала Гласс, ловя его руку.

– Не знаю, как ты сюда попала, но тебе срочно нужно вернуться,– покачав головой, сказал Люк.– На Фениксе у тебя будет гораздо больше шансов выжить.

– Никуда я без тебя не пойду.

Люк со вздохом отвел Гласс к дивану и усадил себе на колени.

– Послушай,– сказал он, накручивая на палец прядь ее волос,– если охранники поймают нас, когда мы будем пробираться на Феникс, они пристрелят меня и тебя, возможно, тоже.– Он поморщился и закрыл глаза.– Нас ведь этому учили, Гласс. Впрямую ничего не говорилось, но… все равно было ощущение, будто что-то надвигается, и нас натаскивают не просто так.

Люк открыл глаза, в которых теперь плескалась холодная ярость. Гласс никогда прежде не видела у него таких глаз. Должно быть, Люк заметил ее тревогу, потому что выражение его лица смягчилось.

– Но это не твоя забота. Главное, что с тобой все будет в порядке. Это единственное, что имеет для меня значение.

– Нет,– сказала Гласс, дивясь собственной горячности,– со мной не будет все в порядке.

Люк, нахмурившись, начал было возражать, но она перебила:

– Я буду знать, что ты тут один, и это убьет меня. Да, убьет,– повторила она, внезапно задохнувшись и хватая воздух ртом.– А раз мне все равно погибать, лучше я останусь с тобой.

– Тссс,– прошептал Люк, гладя ее по голове.– Ладно, ладно.– Он печально улыбнулся.– Хуже не придумаешь, чем тратить кислород на споры.

– Ты боишься? – спросила Гласс после долгой секунды тишины.

Люк повернулся к ней и покачал головой:

– Нет.– Он приподнял пальцем подбородок Гласс, и глаза их встретились.– Я ничего не боюсь, когда ты со мной.– Потянувшись, Люк нежно поцеловал ее в губы.

Ощутив на своей коже его дыхание, Гласс затрепетала и с улыбкой отстранилась, сказав:

– Разве сейчас мы не зря тратим кислород?

– Как раз наоборот,– прошептал Люк, снова притягивая ее к себе.– Мы его сберегаем.

Их губы снова слились в поцелуе, на этот раз куда более страстном. Ладонь Гласс поднялась вверх по его руке. Люк вздрогнул, девушка улыбнулась и, не отстраняясь, принялась расстегивать его рубашку, убеждая себя, что учащенное сердцебиение любимого вызвано исключительно ее действиями. Люк тем временем осыпал поцелуями ее подбородок и шею. И вдруг Гласс замерла, увидев на его груди татуировку – две даты, от которых у нее внутри все оборвалось.

– Что не так? – спросил Люк, садясь.

Ее пальцы скользнули было к татуировке, но шарахнулись прочь, словно она боялась испачкаться в чернилах.

– Что это?

Люк нахмурился и опустил взгляд.

– Это? Я думал, что рассказал тебе. Это в честь Картера.– Его голос стал каким-то отстраненным.– Даты его жизни. Дни, когда он родился и когда его казнили.

Глядя на вторую дату, Гласс не могла сдержать дрожь. Ей не нужна была татуировка, чтобы не забыть день казни Картера. Эта дата была выбита в ее мозгу с той же четкостью, что и на коже Люка.

Гласс застонала, подтягивая колени к груди. Простыни на кровати сбились и были влажны от пота. Отчаянно хотелось пить, но поднос с ужином и водным пайком принесут только через час, и она с тоской подумала: ее жизнь прошла в блаженном неведении относительно того, что вода в Колонии по большей части нормирована.

Раздался низкий звук зуммера, потом послышались шаги. Оторвав от подушки гудящую голову и посмотрев на появившуюся в дверях фигуру, Гласс вздрогнула. Это был не охранник. На пороге стоял Канцлер собственной персоной.

Гласс села и убрала с лица прядь влажных волос. Она ожидала, что взорвется от ярости, встретившись глазами с человеком, отдавшим приказ арестовать ее, но сквозь дымку боли и усталости не увидела главу Совета. Перед ней было озабоченное лицо отца ее лучшего друга.

– Здравствуй, Гласс,– он сделал движение к изножью ее койки.– Я могу присесть?

Она слабо кивнула.

Усаживаясь, Канцлер вздохнул.

– Мне очень жаль, что так случилось.– Он казался совсем загнанным. Даже после смерти жены он выглядел лучше.– Я никогда не желал тебе ничего плохого.

Машинально, без единой мысли, Гласс положила руку на живот.

– Плохое случилось не только со мной.

Канцлер на миг закрыл глаза и потер виски. Он никогда не выказывал на людях разочарование или усталость, но Гласс несколько раз видела его таким за работой в домашнем кабинете.

– Я надеюсь, ты понимаешь, что у меня не было выбора.– Его голос стал тверже.– Я дал клятву соблюдать законы Колонии. Я не могу позволить себе роскоши закрыть глаза на преступление, даже если преступница – лучшая подруга моего сына.

– Я понимаю, что вам необходимо в это верить,– без выражения сказала Гласс.

Выражение его лица стало жестче.

– Ты готова назвать мне имя отца ребенка?

– Зачем мне это? Чтоб вы заперли его тут вместе со мной?

– Потому что таков закон.– Канцлер встал и шагнул в ее сторону.– Потому что будет несправедливо, если отец не понесет соответствующего наказания. И потому, что не составит труда узнать, где ты проводила время,– на то существуют записи со сканеров сетчатки. Мы в любом случае найдем его, но, если ты нам поможешь, у тебя будет больше шансов на помилование при повторном рассмотрении дела.

Их глаза встретились. Гласс первой отвела взгляд и содрогнулась от боли, представив, как Люка посреди ночи выдергивают из постели, как на лице его появляется выражение ужаса, и он умоляет охранников сказать, что происходит. Ответят ли они? И сколько ему придется жить с этой болью, сколько времени пройдет, прежде чем в грудь ему вонзится игла? Или он умрет в полной уверенности, что стал жертвой чудовищной ошибки?